Просто Лиза - Валентина Седлова

* * *

Светлана пришла в себя от ноющей боли в руке. Бок тоже ныл, но не так сильно. Судя по тому, что в нос бьет резкий запах лекарств и хлорки, она находится в больнице. А где Сережа? Что с ним?

Светлана открыла глаза и сразу же услышала:

— Родная, ты проснулась? Боже мой, если бы ты знала, как я за тебя переволновался! Хорошо хоть дежурный хирург на месте оказался, он из тебя дробины больше часа доставал! И легкое не задето — это просто невероятно!…

Сергей в белом больничном халате сидел рядом с ее кроватью. Он осунулся, и как показалось Светлане, чуточку побледнел. Впрочем, немудрено. Пройти столько, да еще и раненую жену на себе тащить…

— Сережа, — перебила мужа Светлана, — а как мы досюда добрались? Я только помню, что ты меня на плечи взвалил и понес. А потом — как отрезало. Это ведь деревенская больница, да?

— Если бы так, — вздохнул Сергей. — Районная. В деревне той даже фельдшера нет. Хорошо хоть повезло: председатель колхоза к своей любовнице в гости заехал. А я как раз машину увидел и к ним во двор ломанулся. Они сначала не поняли, что происходит, насторожились. Ну, понятно, дело к ночи, а тут какой-то небритый тип заваливается и еще чего-то хочет. А я им тебя показал, мужик этот, председатель, и говорит: в город ее надо срочно, иначе кранты. И давай своего «козла» заводить.

— Кого? Подожди, ты хочешь сказать, что половину дороги я на муже верхом проехала, а вторую половину — на каком-то козле? Хорошо хоть, не на баране.

— Вот глупая! Это УАЗик козлом зовут, потому что на ухабах козлит здорово и подпрыгивает.

— Ой, — осеклась Светлана, а потом улыбнулась. — А я и вправду не знала.

— Ну, так вот, — продолжил рассказ Сергей. — А председатель-то после баньки, да самогона. Еле-еле на ногах держится. Я даже перепугался. Думаю, ну все: сейчас как завезет нас в какой-нибудь овраг, и хана. Там все и останемся. А он за руль садится, и тут в глазах у него что-то происходит. Словно тумблер переключили. Ей Богу, первый раз такое вижу, чтоб человек на глазах трезвым стал. Тебя на заднее сиденье положили, хозяйка еще одеяло выделила, чтобы ты не замерзла, и вперед.

— А потом?

— Ну что, доехали вот до этой больницы. Долго-долго в приемный покой колотились, они, оказывается, на ночь двери запирают, чтобы всякая шантрапа лекарства не разворовывала. От наркоманов да пьяниц, как выяснилось, тут просто спасу нет. Ну вот, открыли нам, тебя сразу на носилки и в операционную. Потом сюда.

— А председатель?

— А вот с ним как раз дальше полная хохма приключилась. Ну, довез он нас, я тебя врачам с рук на руки сдал, поворачиваюсь к нему, чтобы поблагодарить, а он лицом на руль упал и дрыхнет без памяти! Представляешь? Сколько лет живу, ни разу такого не наблюдал. Захмелел, протрезвел, снова отключился.

— И где он сейчас? — заволновалась Светлана.

— Да все в порядке. Где-то в половине шестого проснулся, мотор завел и уехал. Рабочий день в колхозе рано начинается. Ему опаздывать не с руки. Кстати, пока мы тебя сюда везли, он много чего интересного про старуху эту рассказал. Ее, оказывается, многие не любят. И вроде как, есть за что.

— Ну, я думаю, — передернуло Светлану. — Если она на всех, кто ей не нравится, ружье наставляет, еще удивительно, как местные ей хату не спалили.

— Ну, на самом деле пытались спалить и неоднократно. Но совсем по другому поводу. Если верить председателю, история эта лет пятьдесят назад приключилась. Он тогда еще совсем мальчонкой был, но хорошо все запомнил, потому что по деревне тогда такой шум поднялся …

* * *

…Жила-была девушка Прасковья. Отец и старший брат на войне сгинули, мать в прошлом году на уборке надорвалась мешки таскать, да к зиме и померла тихонько. Прасковье только-только восемнадцать исполнилось.

В деревне никто богато не жил, но даже так, беднее Прасковьи никого в округе не было. Одно платье приличное, и то материнское. Хибарка по швам трещит, того гляди, развалится. На столе и хлеба-то не всегда найти можно, а уж про масло можно и не заикаться. В общем, сирота и бесприданница.

Ну, местные мужики, они завсегда до молодого да горячего тела охочие. Стали к девке клинья подбивать, подарками заманивать. Только у Прасковьи с ними разговор был суров да короток: кого метлой по хребту огладит, а кого и лопатой приложит. Обозлились на нее мужики, но делать нечего: девка в своем праве. Чистоту для мужа блюдет.

Долго ли, коротко ли, к Прасковье и сватов заслали, все честь по чести. Паренек один ее себе в жены приметил. А что — девка крепкая, в хозяйстве опорой будет. А то, что сирота, так еще лучше. И уйти никуда не сможет, и пожаловаться некому. Только вернулись сваты ни с чем. Парень этот Прасковье не нравился, да и расклад его нехитрый она быстро просекла. А ей совсем другой жизни хотелось: сытой да безбедной. И чтоб муж ее на руках носил да ноги ей целовал.

Парень тот сильно на нее обозлился, и стал по деревне слухи распускать. Мол, увечная она, и по женской части у нее не все в порядке. Ну, кто хотел — уши развешивал и верил. А кто своим умом жил, тот смекал, что к чему, но молчал.

И тут у тогдашнего председателя колхоза жена в родах померла. И младенчик не выжил. Ну, председатель — мужик справный. Фронтовик, вся грудь в орденах. Да и не стар еще нисколько. Вот и решила Прасковья, что женит его на себе. А что: как ни крути, а председатель самый уважаемый человек. И без хлеба с мясом семью свою не оставит. Завидная партия со всех сторон.

Но мужик тоже не прост оказался. Думала Прасковья, что она его как теленка захомутает, как ерша на приманку — тело свое молодое — возьмет. Только вышло все иначе. Прасковья-то о себе много лишнего думала. Мужики ее своим вниманием испортили, вот она и решила, что вся из себя такая необыкновенная, что как только председателю отдастся, он мигом про всех остальных баб забудет. Не вышло. Председатель ее принял, в постель положить не побрезговал, но и замуж не позвал. К тому времени, другая у него на примете уже была.

Тут Прасковья и поняла, какую ошибку допустила, только обратно ничего не вернешь. Последнего сокровища своего — и того лишилась. Как узнают в деревне, что она больше не девка, дегтем двери измажут. Особенно все те, кому она в ласке отказывала. И на мечте о муже, даже самом плохоньком, кривом и убогом, можно будет крест поставить. Так ей думалось.

А тут председатель в открытую под ручку с Анфиской ходить стал. Девка на год ее младше, а на лицо и характер — полная противоположность. У Прасковьи волосы цвета воронова крыла, у Анфиски — спелой пшеницы. Угрюмую и нелюдимую Прасковью люди терпят, к Анфисе тянутся. Порхает щебетунья такая, счастья своего не скрывает.

А чего бы ей не порхать, — думалось Прасковье. — Чай, мамка с отцом живы, жратва на столе есть, нарядов — целый сундук. Вот только несправедливо это: кому все, а кому шиш с маслом. Женится на ней председатель, и последняя надежда Прасковьи на хорошую жизнь пропадет. Неправильно это.