Петля для губернатора - Андрей Воронин

Его “ауди” стояла на относительно твердом участке у самого забора, в двух шагах от ворот. Борясь с желанием по-детски зажмуриться, майор спустился с крыльца и пошел месить грязь. По дороге он подобрал длинную и острую сосновую щепку, чтобы почиститься перед тем как сесть в машину.

Он распахнул дверцу и задом уселся на сиденье, оставив ноги снаружи. Позади него кто-то негромко, деликатно кашлянул.

– А, – не оборачиваясь, сказал Губанов, – ты. Вот тебя-то мне и надо. Здравствуй, Николай.

– Здравствуйте, Алексей Григорьевич, – ответил сидевший в машине человек.

– Докладывай, – приказал Губанов, ковыряя щепкой налипшую на ботинок тяжеленную лепешку глины.

– Все спокойно, товарищ майор, – пробасил Николай. – Птички сидят в своих клетках. Этот, которого привезли первым, все время говорит про Афганистан и просит выпить, а Купченя, похоже, ни при чем. Пистолет он подобрал в машине. Водитель самосвала попросил помочь…

– Все это я уже слышал, – сердито проворчал Губанов. – Мне интересно, что тут правда, а что брехня.

– Мне кажется, он не врет, – сказал Николай. – Он же не знает, кто я на самом деле, держит меня за кореша. Я сегодня опять к нему подкатывался: что, мол, да как… Боится он до дрожи в коленках, но не знает ни черта, это точно. Я ему сказал, что из пистолета, который он нашел, может, сто человек завалили, так он чуть в обморок не хлопнулся. Если он темнит, то я даже и не знаю… Тогда это прямо народный артист какой-то.

– Хорошо, – сказал Губанов. Он просунул ногу в очищенном от грязи ботинке в кабину и принялся за вторую. – Ну, а этот.., афганец? Он что?

– С этим сложнее, – сказал Николай. – Доктор говорит, амнезия. Дескать, парень чуть ли не при смерти. На первый взгляд так оно и есть…

– А на второй?

– Да черт его знает… Он сегодня такой бутерброд умял, что не каждый здоровый справится. С другой стороны, может, это он в бреду?

– Да, – с чувством сказал Губанов, – в России два светила медицинской науки: ты да Маслов… Ладно, бог с ним. Этот афганец – темная лошадка, надо глаз с него не спускать. Смотри внимательно и, как только на объекте появится посторонний, звони мне. В любое время, понял? А кореша своего, турка этого белорусского, пришей. Самоубийство или несчастный случай.., в общем, сам что-нибудь придумаешь. Раз он ничего интересного сказать не может, надо от него избавляться.

– Есть, – коротко ответил Николай. – Кстати, о посторонних. Тут по ночам подъезжали пару раз какие-то… Кацнельсон стройматериалы налево толкает, Алексей Григорьевич.

– Да черт с ним, пусть толкает, – махнул рукой Губанов. – Прораб все-таки. Если прораб не ворует, значит, он не совсем здоров. Верно я говорю?

– Верно. Разрешите идти?

– Шагай. Не завали службу, прапорщик.

– Не беспокойтесь, товарищ майор.

Прапорщик выбрался из машины, захлопнул дверцу, сделал несколько шагов и вдруг вернулся. Он снова открыл дверь и, просунув голову в салон, негромко сказал:

– Виноват, товарищ майор… Это насчет того шофера. Беспокоюсь я. Алкаш он, а у алкашей, сами знаете, что на уме, то и на языке.

– Молодец, что беспокоишься, – похвалил Губанов. – Только напрасно ты это. Нечего о нем беспокоиться. Понял?

– Понял, – после короткой паузы ответил прапорщик Николай.

– Тогда свободен. Дверцей не хлопай, это тебе не “МАЗ”.

* * *

Федор Артемьевич Хлебородов загнал свой тяжелый “МАЗ” в ворота автопарка уже затемно. Он сильно задержался в дороге из-за странных неполадок в системе подачи топлива.

Машина то глохла прямо на ходу, то вдруг начинала кашлять и дергаться, и Федору Артемьевичу четырежды приходилось останавливаться и искать причину такого странного поведения не старого еще “МАЗа”. Когда машина заглохла в последний раз, он уже начал подумывать о ночевке в чистом поле, но судьба оказалась к нему милостива, и он дотянул до родного парка, что называется, на честном слове и на одном крыле.

Пневматические тормоза устало вздохнули в последний раз, так и не сданные бутылки за сиденьем привычно звякнули, и двигатель, словно только того и ждал, немедленно заглох. Федор Артемьевич сильно поскреб черными ногтями небритую щеку, откинулся на спинку сиденья и не торопясь, с оттяжечкой продул “беломорину”.

В мертвенном свете ртутных ламп застыли ряды тяжелых грузовиков. Немного на отшибе, словно сторонясь плебейской компании “МАЗов” и “КамАЗов”, стояли три мерседесовских тягача с рефрижераторными полуприцепами.

Федор Артемьевич закурил папиросу и щелкнул твердокаменным ногтем по украшавшей крышку бардачка наклейке с изображением грудастой блондинки.

– Ну, что скалишься, сисястая? – проворчал он, обращаясь к фотографии. – Хоть бы раз ты мне, лярва, дала. Мы ж с тобой в одной кабине уже, считай, четыре года, а ты только зубы скалишь да титьками трясешь.

Блондинка ничего не ответила. Федор Артемьевич, который ничего другого и не ожидал, открыл бардачок и вынул чекушку. Сегодня у него дома опять ожидался визит тестя и шурина. Они были ребята простые и придерживались весьма распространенного мнения, что семеро одного не ждут. Федор Артемьевич был уверен, что, придя домой, застанет их уже тепленькими, так что ему самому следовало привести себя в соответствующее состояние. Кроме того, в состоянии легкого опьянения ему было легче не замечать свирепых взглядов и презрительных гримас своей Петлюры, которая опять весь вечер будет слоняться вокруг стола, бухать ножищами и хлопать дверями. И потом, он просто устал.

Держа папиросу немного на отлете, он зубами сорвал колпачок, раскрутил бутылку и опрокинул ее над жадно разинутым ртом. Водка с плеском и бульканьем устремилась в пищевод, мягко взорвалась в желудке и растеклась по всему телу живительным, расслабляющим теплом.

– Уси-пуси, – сказал Федор Артемьевич своей грудастой попутчице и не глядя сунул пустую бутылку за сиденье.

Он докурил папиросу до самого мундштука, отдыхая и давая водке как следует подействовать, и лишь после этого вылез из машины. Дверца захлопнулась с привычным жестяным лязгом, с левого брызговика сорвалась и шлепнулась на мокрый асфальт тяжелая лепешка грязи. Хлебородов ссутулился, сунул руки в карманы своей старой куртки, в которой ходил на работу, и не спеша побрел к диспетчерской.

На голой доске объявлений, намертво присобаченной к кирпичной стене диспетчерской, висел одинокий листок приказа о вынесении кому-то строгого выговора с предупреждением Рядом с приказом кто-то написал мелом коротенькое неприличное слово, – видимо, упомянутый товарищ таким образом выражал свое отношение к выговору, а заодно и к администрации. Хлебородов был с ним полностью согласен. Он даже пожалел, что при нем нет мела: можно было бы дописать что-нибудь от себя, вон там сколько свободного места…

В тамбуре жался приблудный пес по кличке Чубайс, прозванный так за рыжую масть, уклончивые манеры и склонность приватизировать плохо лежащие продукты. Хлебородов пинком отогнал Чубайса от двери, которая вела во внутренние помещения диспетчерской, и вошел в нее сам.