Киплинг - Александр Ливергант

Сочетание слов «ранен» и «пропал без вести» означало, скорее всего, «погиб». Но родители и сестра верить в это отказываются. Кэрри и на этот раз, так же как после смерти дочери, настроена по-деловому, знакомым ничего не рассказывает, держится лучше некуда и сразу же начинает действовать: спустя три дня после телеграммы отправляется вместе с Элси в Лондон наводить справки в штабе Ирландских гвардейцев. Редьярд, который в очередной раз мучается гастритом и сидит (а чаще — лежит) на строжайшей диете, никуда не едет; его дело — писать письма. Кое-что — увы, очень немногое — удается совместными усилиями выяснить. Джона ранили, когда он поднял свой взвод в атаку. В живых из всего взвода остался только один рядовой, он попал в госпиталь в Ите, и, когда его спросили про прапорщика Киплинга, тот ответил только, что Джон «хорошо обращался с солдатами и никогда не унывал». Не унывала и Кэрри, она еще два года повсюду искала сына, писала раненым из батальона Джона, обращалась в швейцарский Красный Крест, решив, что сын мог попасть в плен, и уже в конце 1918 года — как видно, от полной безысходности — написала письмо в Ватикан. И, наконец, изверившись, записала в дневнике горькие слова: «Без сына мир должен стать другим».

Оптимизма жены Киплинг не разделяет, однако держится не хуже ее, ничем и никому своего горя не выдает. (Один раз, впрочем, выдал. Провожая к машине приятельницу, жену французского генерала Тауфлиба, навестившую Киплингов в отеле «Браун», он вдруг крепко сжал ей руку и сказал: «На колени, Джулия, и благодарите Господа, что у вас нет сына».) Помогает, как бывает в таких случаях, работа: по заданию правительства Киплинг пишет большую документальную книгу «Война на море», а также очерки о своих поездках по военным лагерям, на военные корабли, в госпитали. И, как обычно, ведет обширную переписку, свое горе же доверяет только самым близким — Кэрри, дочери, кое-кому из друзей.

«С 27 сентября, с битвы при Лоозе, наш мальчик считается раненым и пропавшим без вести, и с этих пор никаких официальных сообщений нам больше не поступало, — пишет он школьному другу, дослужившемуся до бригадного генерала „Прохвосту“ Данстервиллу. — Но то немногое, что удается узнать у оставшихся в живых, говорит о том, что он мертв, возможно, попал под артиллерийский огонь. Что ж, его мечта осуществилась: в окопах он просидел недолго… Он вел свой взвод около мили по открытой местности и был сражен артиллерийским и пулеметным огнем, когда стал стрелять из пистолета по дому, где засели немцы. Про него говорили, что он был одним из лучших младших офицеров. Жизнь он прожил короткую. Горько сознавать, что годы работы перечеркнуты одним днем, но в нашем положении ведь оказались многие, да и вырастить мужчину — это уже кое-что. Жена держится превосходно, хотя конечно же уговаривает себя, что он попал в плен. Но я-то знаю, что такое артиллерийский обстрел, а потому ни на что больше не надеюсь».

* * *

«Без сына мир должен стать другим». Мир, вопреки ожиданиям, остался прежним. Жизнь Киплингов — по крайней мере со стороны — не изменилась, оставалась такой же, как до гибели Джона. Разве что стала чуть более уединенной, закрытой — «открытой», впрочем, она не была никогда. Киплинг, в соответствии со строгим, издавна установленным распорядком, по утрам работал. Кэрри, как и раньше, занималась домом, хозяйством (а оно сильно разрослось: Киплинги заводят лошадей, коров, свиней, гусей, кур, строят молочную ферму), отвечала на письма, платила по счетам, отсеивала, как это делала всегда, многочисленных посетителей. И еще больше, чем раньше, опекала мужа, в буквальном смысле слова не спускала с него глаз — после гибели сына пятидесятилетний Киплинг начал сильно сдавать. «Мистер Киплинг утратил свою жизнерадостную походку, хотя гений и отвага нисколько не притупились», — вспоминает Дороти Понтон в 1919 году. Писатель и в самом деле выглядит в это время каким-то угасшим, он сильно похудел, гастрит обострился. Киплинг часто на весь день остается в постели, ему прописывается строжайшая диета, он мучается сильными болями в желудке и в конце концов вынужден в 1922 году лечь в больницу — сначала на рентгеновское обследование, а затем на операцию, и только после операции постепенно начинается улучшение. Зато теперь ухудшается здоровье Кэрри: радикулит, диабет, падает зрение; для родителей смерть сына не прошла даром.

Несмотря на болезни, Киплинг, как и раньше, много пишет (а Дороти Понтон добросовестно, по многу раз, перепечатывает написанное мэтром — пишущей машинкой Киплинг владел плохо и неохотно). В 1917 году он выпускает сборник рассказов «Многообразие существ», в этом же году к нему обращаются с предложением написать историю полка Ирландских гвардейцев, и Киплинг, по понятным причинам, с энтузиазмом берется за дело: опрашивает приезжавших в «Бейтменз» уцелевших гвардейцев, навешает их в госпиталях, записывает воспоминания. «Эту книгу, — признавался впоследствии он, — я писал, превозмогая мучительную боль, обливаясь кровавым потом». В сентябре того же года писатель получает еще одно предложение, от которого также никак не может отказаться, — войти в Комиссию по захоронению погибших на войне британских солдат и офицеров. Возможно даже, он берется за дело не без тайной надежды: а вдруг…

По инициативе Киплинга, работавшего в комиссии до конца своих дней и изъездившего с этой целью множество стран, побывавшего на всех военных кладбищах Европы, где были захоронены британцы, а таких кладбищ было более тридцати, у входа на кладбище возвели стелу с выбитой на ней надписью «Их имена будут жить вечно».

Параллельно с историей полка Ирландских гвардейцев Киплинг пишет еще один исторический труд — «Война в горах», описание итальянской кампании. С этой целью он специально едет в Италию, где сначала поднимается в Альпы, а затем отправляется в Рим, где встречается с папой в Ватикане, про который по возвращении напишет: «Впечатление такое, что у этой земли глаз и ушей больше, чем перьев у павлина».

Общества знаменитого писателя и одиозного своим закоренелым консерватизмом общественного деятеля ищут в военные и послевоенные годы сильные мира сего. В «Книге посетителей» в «Бейтмензе», которую завела дотошная Кэрри, содержатся имена виднейших политиков, литераторов, издателей, педагогов, художников со всего света. Список имен, вспоминает Элси, сопровождался забавными пометами хозяина дома, например: «Холодный рисовый пудинг», что значило, что имярек предпочитает пудинг холодным, или аббревиатура «УВП»: «упал в пруд»; летом гости катались на лодке по пруду, и кто-то свалился в воду.

В 1918 году к римскому папе, кардиналам, членам британского кабинета министров, старым друзьям — французскому премьеру Жоржу Клемансо и бывшему американскому президенту, «образцовому» империалисту, «политику большой дубинки» Теодору Рузвельту, — присоединился и действующий президент Вудро Вильсон, на встречу с которым в конце декабря Киплинг был приглашен в Букингемский дворец. В отличие от напористого, активного, уверенного в себе Рузвельта, которого Киплинг годом позже, когда Рузвельт умер, назовет в своей эпитафии «великим сердцем» («Ах, без Великого сердца наш мир безопасней не стал!»), — вялый, корректный, «правильный» Вильсон писателю не полюбился. «Впечатления он на меня не произвел, — заметил Киплинг после встречи. — Он никакой. Школьный учитель до мозга костей».