Когда ты будешь моей - Юлия Резник

— Мне надоело убегать от ответственности. Это неправильно.

— О, ну, замечательно! Тебя-таки загрызла совесть, и теперь ты решил, уподобившись хорошему мальчику, покаяться!

— Нет, послушай…

— Нет, это ты меня послушай! — Марьяна выглянула за дверь, чтобы нас, не дай бог, никто не услышал, и зашипела: — Ты хочешь снять с себя вину? Я могу это понять. Но за чей счет, Демид? За счет нашей дочки. За счет спокойствия моей матери?! За мой счет! Ты вообще о ком-то кроме себя думаешь?!

— Я думаю о вас каждую секунду моей жизни. Но правда всегда вылезет наружу! Пойми же… ты обращалась в полицию. Было заведено дело. Сейчас, когда поднялась шумиха, отыскать эти бумажки — не составит труда… И уж лучше я сам признаюсь в содеянном, чем…

— Чем что?! Ну, докопаются они. И что? Дело закрыто за отсутствием состава, так? Твоя вина не доказана. А то, что я обратилась в полицию… Ну, мало ли. На что только не способны сбрендившие фанатки.

— Ты не представляешь, что с тобой сделает пресса. Они камня на камне от тебя не оставят.

Марьяна медленно моргает. Ведет плечами, будто озябнув.

— Так это… ты меня пытаешься защитить? Не надо, правда… Я…

Она не может связать двух слов. В ее глазах закипают слезы. Я вижу, как она тронута, но я не для этого все затевал. Прежде всего, я действительно искренне хочу ее защитить от возможных последствий. Я не могу допустить, чтобы ее имя полоскали в прессе и смешивали с дерьмом.

— Нет никакого дела, — врывается в наш диалог голос Воронова, о присутствии которого мы совершенно забыли.

— Что?

— Нет никакого дела. Я его уничтожил сегодня. И в реестре подчистил. Вот.

— Сергей Михалыч… — потрясенно шепчет Марьяна.

— Это меньшее, что я вам должен.

— А если… если это выплывет наружу, вы же…

— Марьяш, ну, я сколько лет в этом всем варюсь, а? Думаешь, не знаю, как замести следы преступления?

Смотрю в смеющиеся глаза Воронова и не знаю, что сказать… и что чувствую? Облегчение. Признательность. Но, в то же время, опять это мерзкое чувство, будто я оставил незакрытым гештальт, так и не понеся наказания. К которому я уже был готов. И с которым смирился.

— Даже не думай! — шикает на меня Марьяна, а я не пойму, в какой момент она научилась чувствовать меня так тонко?

— Не знаю о чем ты…

— Даже не думай, что мне это надо. Мы уже закрыли этот вопрос. А никому больше ты ничего не должен.

— Правда? — обнимаю Марьяну за талию, откидываю в своих руках и пристально, до рези в глазах, вглядываюсь в её лицо. Мне нужно убедиться в том, что она действительно так думает, а не лишь пытается убедить меня… и, быть может, себя саму. Но, в противовес всем моим страхам и глупым опасениям, в ее голубых глазах царит океан безмятежности. И она, будто понимая мою в том необходимость, позволяет мне погрузиться на самое его дно.

— Спасибо, — шепчу и зарываюсь лицом в ее волосы, — спасибо тебе за все.

Еще немного, и я заплачу. Прямо при Воронове, который, неловко откашлявшись, изо всех сил делает вид, что резко оглох и ослеп, а к двери пятится вообще просто так. Но в последний момент меня спасает появление дочки. Подпрыгивая на одной ноге, она влетает в комнату и, возмущенно сверкая глазами, интересуется:

— Ну, куда вы делись все? Пола начинать ипитицию! Дед, ты будешь тоже снежинкой.

— Какой еще снежинкой? О какой репетиции речь? — интересуется Воронов, настороженно глядя на Полинку.

— Танца снежинок! — закатывает глаза Полинка, как будто это само собой разумеется.

— Ой, милая, да какой же из меня танцор?

— Надеюсь, способный, — тяжело вздыхает Полинка и под наш громогласный смех становится в шестую позицию.

Марьяна

Интервью мы решаем провести в спортзале. Ну, во-первых, Балашову совсем не помешает дополнительная реклама, а во-вторых, мы с ним банально не хотим приглашать журналистов в свой дом. Это слишком личное и не для чужих глаз. Хотя на некоторых снимках, которыми Демид теперь с завидной регулярностью постит в свой Инстаграм, можно рассмотреть какие-никакие детали.

Например, огромную, от пола до потока, сосну, украшенную белыми, коричневыми и золотыми шариками, или… меня, пекущую им сегодня блинчики на завтрак. И знаете… я ужасно красивая на нем. На этом снимке… Хотя из косметики на мне лишь утренний свет, льющийся из окна, а из одежды — потрепанный жизнью бомбер Демида. Красивой меня делает счастье. И его любовь…

— Саша, держи удар! — слышу строгий голос Демида. Встряхиваю волосами и вдруг сталкиваюсь взглядом с внимательно наблюдающей за мной интервьюершей. Очень известная, острая на язык дамочка. Признаться, я ее немного побаиваюсь. Особенно, когда она вот так на меня смотрит… и идет ко мне!

— Не нлавится мне этот Сашка! — заявляет Полинка, капризно складывая на груди тонкие ручки. Радуюсь возможности перевести взгляд и сажусь на корточки перед дочкой.

— Это еще почему?

— Потому сто…

Ответ, конечно, невразумительный. Но я и без этого понимаю, что Полинка просто ревнует отца к другим детям.

— Проблемы? — вскидывает бровь подоспевшая журналистка.

— Похоже на то. Боюсь, кое-кто слишком разбаловал нашу дочь.

Смотрю на Балашова, который показывает ученикам очередную связку ударов, и улыбаюсь.

— Кажется, Демид без ума от Полины.

— Так и есть. С первых секунд её жизни. Он — сумасшедший папочка.

— Выходит, Демид с вами и на родах был?

— Был… Он вообще каждую секунду был рядом.

Закрываю глаза и невольно снова уношусь на годы назад…

Схватки у меня начинаются ночью. К тому времени Демид решает свои проблемы с федерацией бокса и даже договаривается о возвращении на ринг. Он тренируется с утра до ночи. Я вообще не понимаю, как он выдерживает такой темп! Наверное, с трудом, потому что, когда я бужу его среди ночи и говорю о том, что все уже началось, проснуться Балашову удается далеко не сразу. Несколько секунд он просто смотрит на меня мутными со сна глазами, кажется, вообще не понимая, кто я и чего я от него хочу.

— Марьяна? — моргает он.

— Так ты встаешь? Или мне ехать в роддом на такси?

После того случая, когда мы чуть было не потеряли Полинку, наши с ним отношения выравниваются. Из больницы я выписываюсь домой. И Демид… он просто время от времени нас навещает. Носит фрукты, овощи, всячески меня балует и терпит капризы, а ближе к родам принимается упрашивать меня, чтобы я переехала к нему. На время, как он говорит, но я не слишком ему верю, поэтому в ответ выдвигаю встречное предложение. Раз уж ему так важно быть рядом, когда все начнется, пусть сам ко мне переезжает. Конечно, я и подумать не могу, что он согласится. Но Демид удивляет меня в очередной раз. Неделю до родов и девять месяцев после них мы живет с Балашовым бок о бок в старой квартире моих родителей. Сначала с мамой, а после того, как Демид покупает ей дом — одни. И, если честно, я до сих пор не понимаю, как его никто не узнал еще тогда. Может быть, нашим соседям, как и мне, было трудно поверить, что такой человек, как Демид, живет в одном с ними доме, а может, в этом бешенном темпе жизни мы совсем разучились смотреть по сторонам…