Иномерники - Николай Басов

«Они нас окружают, возможно, собираются атаковать», – бодренько так, с некоторым вызовом в голосе высказалась Виноградова. Вот только могла бы и не храбриться, все понимали, насколько ей страшно. Чолган попытался ей каким-то неведомым шепотом при их общности объяснить: «Не надо так бояться, они от этого только стервенеют». Но его тон все равно прозвучал по всему лабиринту громко и отчетливо, едва ли не с эхом.

«Да что же здесь творится?» – поинтересовался Блез, и это каким-то образом, как в горах несильный хлопок в ладоши вызывает ужасающую лавину, послужило началом нападения тварей. Они закружили, заиграли, заискрили даже какими-то своими, невидимыми, но все же ощутимыми сейчас блестками. И бросились в атаку.

Чолган ударил сразу в нескольких направлениях, как ему удалось такое, осталось загадкой. Гюльнара тоже довольно удачно остановила-отбросила трех сине-зеленовато-серых тварей выстрелами из пушечки, которую держала строго перед собой, выпадами точными, будто удары безупречного клинка. Но била она, чтобы расчистить дисколету проход, чтобы освободить пространство впереди! На тех зверюг, которые оказались по бортам или сверху-снизу их машины, она особого внимания не обратила.

«Ты же… рвешься вперед?!» – с возмущением завопил Чолган, но Гюльнара ему не ответила. Она снова била, да так, что любо-дорого было бы посмотреть, если бы хоть кто-то мог ее видеть, а не просто чувствовать ее бешенство, ее жесткий порыв. Все это понимали, ощущали едва ли не самыми кончиками своих нервов и ничего не могли с ней поделать. Она рвалась вперед, как невероятное каменное ядро из огромной пушки, она неслась, словно непреодолимая стихийная силища, и ей некогда было слушать кого-то, кто ее не понимал.

Они прошли через скопление тварей, разметав их в брызги, как сквозь воду, и даже добавили себе скорости, напора, уверенности. Стены вокруг них сошлись в привычные тоннели, чернеющие впереди, как бывало уже, как самый настоящий вход в Преисподнюю. И Гюль ринулась в черноту легко, без малейшего сомнения, словно она была сейчас уверена в собственном бессмертии. Это казалось почти таким же неожиданным и даже страшноватым, как стены, которые, извиваясь, обтекали ее движение, ее прорыв, и уводили… Куда?

Твари отстали. Кто-то едва слышно, на грани понимания, откомментировал: «Ну вот, значит, и твари эти боятся здесь появляться».

А потом, как было уже однажды, их охватил оранжево-жгучий свет, он и вывел их из долгих и длинных ходов, ограниченных стенами. Они оказались на иной стороне лабиринта, где было почти светло, и они двигались в этом свете по инерции, без заметных усилий, подаваемых на полетные движки, но теперь их полет во всем этом огромном и беззвездном пространстве казался чем-то вроде движения ползущей по необъятному миру улитки. И возникала странная идея: сколько ни добавляй мощность на резонаторы, это все равно окажется бесполезным. Они именно ползли, и изменить-ускорить это их, с позволения сказать, перемещение не были способны никакие изобретения человечества, никакие доступные им мощности и никакие их напряжения пси. Здесь, как почему-то казалось, малыми были бы и энергии, сравнимые с энергией Солнца или даже других, мощных и больших звезд.

И среди этого необъятного пространства было что-то, заполнявшее его оранжевым светом, который выжигал в них саму сущность людскую, выбирал из них все, чем они являлись, или могли бы быть, или чем были когда-то прежде. Они даже переговариваться между собой уже не пробовали, они просто оказались одним малым зернышком жизни в том месте, где не могло быть привычной жизни и привычных разговоров.

«Я сейчас, сейчас…» – твердила себе, уже именно себе, Гюльнара. Другие ее сотоварищи и коллеги, находящиеся рядом, почему-то не были способны сейчас понимать ее. Она оказалась в одиночестве, как бывало прежде, еще до того, как ей выпала удача учиться на антигравитора… Хотя вся аппаратура работала исправно и даже – хотя это могло показаться странным – еще лучше, еще полнее, точнее и правильней, чем когда-либо прежде.

Она почему-то была уверена, что может найти здесь место, где не будет того ужаса, который они только что прошли, и сумеет определить зону, где они будут хотя бы на время в безопасности.

В отличие от прошлого раза она не видела тварей, которые бы клубились огромным, несметным, едва ли не космическим косяком. Скорее всего, они как-то миновали его, хотя и не заметили, как это произошло. Она просто старалась доставить свою машину, и людей в ней, и соседнюю машину – в место, которого еще никто из них не видел и о котором никто ничего не мог что-то знать.

Гюльнара вдруг почувствовала, что слабеет. Воля и решимость уходили из нее, как вода из разрубленного бурдюка. Она едва не умирала, но почему-то знала, что сумеет эту смерть в себе превозмочь. И вдруг…

«Мы здесь, Гюль, с тобой», – подумала Наташа Виноградова. И действительно, они были здесь. Вот только еще бы понимать, где находится это самое «здесь»? Но затем… Затем Виноградова умерла.

По-настоящему и безо всяких видимых, заметных причин. И даже без боли. Она попросту скончалась, ушла в тот свет, который их окружал, полностью, целиком растворилась в нем, без остатка. Как вода вдруг испаряется из не очень глубокой плошки на солнышке в самый горячий полдень.

«Наташа!» – позвал ее Блез, он был почти спокоен, даже не напряжен, хотя потерял своего суггестора, и система пси вокруг его машины резко изменилась, обнажилась, сделалась щербатой, неполной… Он пробовал силой уже своего пси вернуть ее, снова сделать живой, думающей, дышащей и отвечающей на его запросы… Но это было бесполезно. И невозможно, как бы он ни старался.

А затем Гюльнара нашла то самое слепое пятно, где оранжевый свет почти не действовал на них. Она нашла и вошла в это пространство, оно показалось ей чем-то вроде облака, в которое вдруг влетает самолетик, чтобы повисеть в нем, даже продолжая свой полет. Застывать в нем Гюльнара не собиралась, жаль было набранного хода, но даже вся инерция их полета представлялась сейчас для них всего лишь застывшим, как в янтаре, покоем.

Они вошли, оба их экипажа. И Гюльнара сразу же почувствовала, как связь с другими иномерниками восстановилась. Она вновь поняла и расстроенность Блеза Катр-Бра, и ужас, смешанный с отчаянием, Чолгана, и слабость Янека Врубеля, и какую-то мокнувшую, словно газета под сильным дождем, решимость Костомарова, и странную, тихую обреченность Тойво. Он что-то заметил в Виноградовой незадолго до ее смерти, и это его сломало. Он тоже был готов вот так же истаять в оранжевом свете, через который им следовало теперь возвращаться, он был готов умереть, как бы дико это ни звучало.

А еще Гюльнара почувствовала, что в уходе Наташи было что-то необъяснимое. Словно бы она что-то сказала, и приходилось вчитываться в эти ее предсмертные ощущения, чтобы понять ее, ведь это было очень важно. Она смотрела, если так можно сказать, вслед Виноградовой и ждала, ей казалось, что она найдет эти слова, которые то ли прозвучали, то ли почудились ей… Она ждала и не могла их постигнуть.

Зато она вдруг поняла, что уход Наташи не был окончательным, она оставила здесь, в их маленьком человеческом мирке, какой-то очень странный след, словно огромный сгусток какого-то сложного, очень сложного состава пси. И из него можно было черпать, будто из озера, чистейшую воду, черпать энергию, силу, даже мужество и достоинство. Она и приложилась к этой… воде? Сначала осторожно, будто одними губами, как легкий поцелуй, которым провожают друга.