По Берлину. В поисках следов исчезнувших цивилизаций - Светлана Руссова

В новое время, несмотря на сложности, оба культурных пространства – Восток и Запад – стремятся к диалогу, двигаются навстречу друг другу, чтобы более полно осмыслить бытие. На этом пути Европа: просветители, Вольтер, Гете, – связывают Восток с поисками духовного совершенства и справедливого мироустройства. Запад открывает для себя стиль шинуазри в живописи, садово-парковой архитектуре, фарфоре и лаковых изделиях, а знакомство с гравюрами Хокусая из коллекции Тунберга вызвало среди французских живописцев бурное увлечение тематическими и иконографическими заимствованиями из японской традиционной эстетической системы – скалы в море, мост, веер, кимоно, утренний туалет женщины, ирисы, цветущие деревья (Э. Дега, Ф. Бракмон, Э. Мане, К. Моне, А. Тулуз-Лотрек, В. Ван-Гог). Япония же, в особенности после «бархатной» революции Мэйдзи (1867), когда сегун отказался от власти и был восстановлен статус императора, – открывает для себя западные литературные направления – символизм, экспрессионизм, футуризм, сюрреализм, позднее – постмодернизм, в живописи – манеру психологического портрета, академический рисунок, в образовании – европейские системы обучения.

Понимание японского искусства невозможно без уяснения, хотя бы в общих чертах, его философской системы – синкретизма, базирующегося на идеях дзэнбуддизма, или просто – дзэн. Дзэн, или чань, – японская и китайская транскрипция буддийского термина дхьяна, что буквально означает – «сосредоточение», «медитация». Дзэн – одна из самых популярных на Дальнем Востоке школ буддизма, сложившаяся в V – VI вв. в Китае и ставшая результатом трансформации буддизма Махаяны с присовокуплением к нему даосизма и конфуцианства.

Согласно философии Махаяны, идеал, главная религиозная задача, заключается не в отрешении от всего земного, как в Хинаяне, но в спасении всего живого. Особую роль в этом учении играет ипостась бодхисатвы, чья суть заключается в любящем сердце, а объектом любви является весь мир. Философия Махаяны отрицает реальное бытие индивидов. Существует лишь единая трансцендентная реальность, индивид – лишь частичное и иллюзорное ее проявление. Суть этой реальности не может быть выражена словами. «Вещи, – говорится в «Ланкаватара-сутре», – не могут быть названы или объяснены, они не могут быть адекватно выражены в какой-либо словесной форме. Они находятся вне сферы восприятия».

Патриархом школы «дзэн», сформулировавшим ряд теоретических постулатов, ритуал и практику, был Бодхидхарма, двадцать восьмой буддийский патриарх, в конце V в. поселившийся в Китае. Духовную практику он понимал как сидячую медитацию при максимальном сосредоточении. В область ритуала, отвергая пышную церемонию, Бодхидхарма привнес интимность. Впоследствии ритуал получил название «чайной церемонии». Философская система, закрепившаяся как традиция, основывалась на афористичной, поэтичной форме высказывания. Основным же постулатом этой системы является несоизмеримость слова с истинным смыслом вещей, потому единственным надежным путем постижения абсолютной реальности становится познание самого себя.

Чрезвычайно важной в «дзэн» почитается этика. С точки зрения духовной практики «дзэн» человек, существующий в мире, осознается как осмысляющий себя и мир и преобразующий себя и мир. Пафос этики «дзэн» заключается в утверждении равенства людей в их изначально чистой натуре. Природное равенство людей определяет и другие элементы этики: приравнивание доброй мысли – доброму делу, отрицание оценочной иерархии деяний. Как и во всем буддизме, цель духовной практики в «дзэн» осознается как освобождение человека из мира относительностей, оценок, т. е. мира добра и зла, истинного и ложного, горя и радости, жизни и смерти.

Эстетика «дзэн» раскрывает характер художественного творчества. Важнейшими эстетическими принципами «дзэн» являются: представление о мгновенности творческого акта, легкости, «моцартианской» природе творчества, отсутствии аналитических построений, безыскусности художественного произведения. Все это дается естественной сообразностью микромира художника с макромиром, с целостностью бытия.

Все сказанное не означает, что искусство «дзэн» допускает вульгарность и примитивность. Напротив, оно рассчитано на тонкий вкус посвященных. Смысл принципа «моно-но-аварэ» («очарования вещей») заключается в том, что в искусстве нет низкого и высокого, поэтичного и прозаичного, романтичного и будничного, достойного и недостойного. Все – высокое, поэтичное, романтичное и достойное. Посвященным может быть каждый. Согласно эстетике «дзэн», художник не способен выразить себя в искусстве адекватно. Незавершенность, недосказанность («хосоми») – естественный результат творчества, и это делает восприятие зрителя, читателя, слушателя очень индивидуальным, усиливает творческую роль воспринимающего произведение искусства.

Любование объектом прекрасного – будь то живописный свиток, хокку или ширма – рассчитано на суггестивную образность лаконичной и отшлифованной до клише так называемой «сезонной поэтики», вызывающей в восприятии целый шлейф ассоциаций. Так, туман, ива, соловей, цветы сливы и вишни будут ключевыми образами для представления о весне, а кукушка, померанцы, цикады – о лете. Алые листья клена, олень, улетающие дикие гуси, лягушки, рисовое поле, роса – помогут настроиться на осень, а снег и снова цветы сливы – на зиму, так как часто речь идет о переходном этапе от зимы к весне. Все эти ключевые образы характерны и для кратких японских стихотворений – хокку и танка, так что, в каком-то смысле, любование изысканностью ширм может быть приравнено наслаждению отточенностью поэтического образа своеобразного безмолвного стихотворения (илл. 36).

Илл. 36. Япония. Корюсай. 1770 – 1782. Прощание. Ксилография

* * *

Вот и закрылась за нами дверь очередного музея. А сколько еще осталось заслуживающего внимания: больших и малых государственных и частных музеев, картинных галерей, театров, выставочных и концертных залов, кабаре, варьете, культурных центров!.. Всего не перечесть. Как когда-то остроумно заметил Михаил Безродный: «Сначала грустишь из-за того, что невозможно все прочитать. Потом грустишь из-за того, что невозможно обо всем написать». Да в нашу задачу это, собственно, и не входило.

Каждая из тем нашей прогулки по городу, будь то история музейных коллекций или русской эмиграции, городская или садово-парковая архитектура, история самого Берлина или всей Пруссии, – является предметом отдельных и часто довольно объемных исследований.

Своей же целью автор видел чисто «археологические» разыскания: «пройти по выбитым следам» и на лице современного отстроенного Города разглядеть патину Времени, сквозь шум шуршащих мимо машин различить говор древних народов, пригласить к путешествию, как к пиршественному столу, чтобы ощутить прелесть этой жемчужины, скромно укрывшейся за серо-зелеными створками ординарного среднеевропейского ландшафта.