Флэш по-королевски - Джордж Макдональд Фрейзер

— Всегда знал, что у крошки нет вкуса, — заявляет он. — Что ж, она твоя. Но не думай, что так легко сможешь избавиться от меня, высочество — я ведь ваш верный и неразлучный слуга на все время нашего маленького представления. — Он выпустил колечко дыма и подмигнул мне. — Сдается мне, ты будешь жалеть, когда все кончится, не так ли? Жизнь принца тебе по нраву, или я ошибаюсь?

На самом деле он ошибался. О, жизнь в Штрельхоу была настоящей идиллией, и я проводил ее даже легче, чем большинство коронованных особ, но у меня крепло убеждение, что будущее Карла-Густава вовсе не усеяно розами. Вроде здорово быть венценосцем — и правда, если ты абсолютный монарх с неограниченной властью, то все в порядке — но если ты принц-консорт — а это более-менее и был мой случай, все уже совсем по-другому. Ты уже не в праве снять голову с того, кто тебе не по вкусу, или приказать притащить тебе какую-нибудь милашку, на которую положил глаз. Ты всегда на шаг позади своей обожаемой супруги, и даже если она боготворит тебя — а кто знает, долго ли это продлится? — ты не можешь идти тем путем, которым захочешь, без ее доброго на то согласия. Уже в те первые благословенные денечки с Ирмой я понял, к чему все клонится, и мне это не нравилось. Одному богу известно, как выносил все это наш покойный Альберт. Будь я на его месте, уже через полгода плыл бы обратно в свой Саксен-Кобург, или откуда он там приехал. Но может, его не так угнетало быть второй скрипкой — он ведь не англичанин.

Впрочем, я утешал себя тем, что могу получить двойное удовольствие: моя золотая клетка была как роскошной, так и временной. Время от времени меня немного тревожило, каково будет вознаграждение за эту комедию, но тут ничего поделать было нельзя. Или Бисмарк сдержит слово, или нет — мне оставалось только стараться не думать про последний вариант. Это путь труса, не спорю — я хотел верить, что он будет играть честно, и верил в лучшее, вопреки здравому смыслу. И как это часто бывает, едва не пал жертвой своих убаюкивающих, малодушных надежд.

Дней через десять после приезда в Штрельхоу, как мне помнится, мы проводили вечер в бильярдной, и разговор зашел про лошадей. Кто-то — думаю, Руди — упомянул про отличную конюшню, которую содержит некий господин в окрестностях Йотун Гипфеля. Я выразил интерес, и было решено, что на следующий день мы заедем к нему с визитом. Все было так просто и обычно, как любая другая наша экспедиция или пикник, которыми мы забавлялись, у меня на сей счет не возникло даже и тени подозрения.

Так что на следующее утро де Готе, я и один из адъютантов-штракенцев отправились в путь. Кратчайший путь лежал верхами через Йотун Гипфель, и Ирма сопровождала нас в экипаже, насколько позволяла дорога. Когда мы свернули к утесам, она с любовью помахала платочком вслед своему уезжающему повелителю, и вот мы карабкаемся на холмы по одной из верховых троп, которые служат единственными путями сообщения в этой пустынной и живописной местности.

День для прогулки выдался чудесный: ясный и солнечный, пейзаж вокруг был удивительный — любой наш викторианский художник тут же бросился бы рисовать эскиз, запечатлевая живописные утесы и деревья, разбросанные тут и там водопады, ну и добавил бы пару романтичных пастухов с бакенбардами и упитанным теленком для вящей выразительности композиции. Но нам не встретилось никого на пути вверх по склону, и я наслаждался поездкой, вспоминая о ночных удовольствиях с Ирмой, когда вдруг лошадь адъютанта захромала.

Меня всегда удивляло, как они это устроили, так как лошадь и вправду хромала, а я сомневаюсь, чтобы адъютант — его звали Штойбель, совсем еще мальчишка — приложил руку. Я выругался, а де Готе предложил повернуть назад. Паренек и слышать об этом не хотел: он-де потихоньку доберется до Штрельхоу, а мы должны ехать без него. Де Готе изобразил сомнение — актер он был изрядный, этот тип — и я оказался так глуп, что согласился. Сейчас даже удивляюсь, каким я был тогда простаком, но ничего не поделаешь. Я совсем не ожидал подвоха — тот самый Флэшмен, который прячется в укрытие, если кто-то неожиданно пустит ветры, — оказался застигнут врасплох. Пистолеты, конечно, были при мне, и даже нож, поскольку я взял за правило не покидать дом без оружия, но обхождение де Готе совершенно усыпило мою бдительность.

Минут двадцать после расставания со Штойбелем мы ехали рядом, пока не достигли вершины, представлявшей собой очаровательное, поросшее деревьями плато, пересеченное глубокой расселиной, по которой мчалась река, окутывая скалистые берега облаком тумана. Вся вершина была покрыта зарослями, лишь у самого края расселины оставалась травянистая полоска; там мы спешились, чтобы заглянуть на дно расселины, находившееся в сотне футов внизу. Виды с высоты меня мало трогают, но эта сцена была такой прекрасной и умиротворяющей, что у меня даже тени тревоги не возникло, пока де Готе не заговорил.

— Ущелье Йотуншлухт, — говорит он, кивнув на расселину, и что-то в его голосе обеспокоило меня. Возможно, это было безразличие в его тоне, или то, что он стоял позади меня, и разделяло нас меньшее расстояние, чем мне хотелось бы. Охваченный приступом паники, я упал на землю боком, тут же развернувшись лицом к нему.

Не дай его пистолет осечки, со мной все было бы кончено; уже в падении я услышал щелчок, и понял, что он в упор целил мне в спину. Пока я пытался подняться, он проклятьем бросил пистолет и выхватил из-под полы мундира другой, наведя его на меня. В тот момент как ублюдок взводил курок, я закричал: «Нет! Нет!». Он выждал секунду, глядя, не прыгну ли я снова, и проверяя прицел.

Конечно, в романах или пьесах убийцы так себя не ведут: они злорадствуют и бросают свирепые взгляды, а жертва молит о пощаде. Но мой опыт показывает, что душегубы типа де Готе слишком практичны для подобного вздора: они стреляют без предупреждения прямо в цель, и дело сделано. Мне было ясно, что между мной и адом сейчас не более мгновения; охваченный ужасом, я выхватил из-за голенища морской нож и изо всех сил метнул его в противника, отпрянув в тот же миг назад.

Выпади мне еще прибавка сверх моей доли невезения, я бы, наверное, и ей сумел найти полезное применение. Так и в тот раз: нож попал ему только в ногу, и рукояткой, но вынудил его сделать шаг назад. Он поскользнулся, зацепившись каблуком за камень или пучок травы, и потерял равновесие; пистолет выстрелил, пуля чиркнула у меня над головой, и я тут же оказался верхом на нем, слепо молотя его кулаками, коленями — чем придется — стараясь вогнать в землю.

Он был высоким и подвижным, но намного легче меня, а когда Флэши охвачен смертельным ужасом, когда ему некуда бежать и остается только драться, он превращается, надо полагать, в опаснейшего противника. Я орал и дубасил его изо всех сил; он пытался сбросить меня, но допустил ошибку, потянувшись за упавшим ножом, и я получил возможность нанести ему мощнейший удар башмаком в висок. Он застонал, обмяк, закатил глаза и задергался на траве.

На мгновение мне показалось, что я его убил, но проверять эту мысль не хотелось. Многолетняя привычка дала о себе знать: я повернулся и сломя голову побежал по тропе, не думая ни о чем, кроме как поскорее убраться из опасного места. Не успел я отбежать далеко, как вынужден был сделать остановку, дабы облегчить желудок — без сомнения, это было последствие пережитого ужаса — и тем временем получил возможность обдумать свои действия. Куда мне бежать? Уж не в Штрельхоу, это точно: шайка Бисмарка перешла к действиям, и теперь за мою жизнь и ломаного гроша не дадут, отправься я туда, где она сможет меня достать. Но почему они попытались убить меня сейчас? Какой им прок в моей смерти, пока настоящий Карл-Густав еще не готов занять мое место? А может, готов? Хотя если так, то они смогли избавить его от болячки чересчур уж быстро. А может, Бисмарк вообще все врал? Может Карл-Густав мертв? А может, еще тысяча причин. Я не знал, что и думать.