За пять минут до ядерной полуночи - Александр Витковский

Теперь, после обеда, набравшись новых сил, калорий и сплетен, можно было бы и поработать, но не проходило и получаса, как липкая истома туманила глаза, обволакивала все тело, и почему-то ужасно клонило ко сну. И чем меньше было работы, тем тягостнее тянулось время и тяжелее, просто на измор, велась борьба с дремой. Только звонок начальника мог вывести из этой прострации. К трем часам дня, когда силы окончательно покидали тело, а мысли голову, из кулуарного уголка кабинета, где с любовью и нежностью было оборудовано уютное чайное гнездышко – милый журнальный столик в окружении прелестных, почти будуарных кресел, – поднимался и плыл по кабинету благоуханно-манящий и вновь провоцирующий на приятную негу активного безделья аромат кофе. Цокающая каблучками компания опять слеталась, чтобы за чашкой божественного напитка убить еще полчаса-час рабочего времени. В 16.00 наконец-то потихоньку начинали… нет, не работать, а собираться домой. Зная славную особинку своего шефа грузить всех срочным заданием за четверть часа до окончания службы, все вместе и каждый в отдельности старались найти повод слинять из офиса, якобы по неотложным производственным делам, а таковых при желании можно было придумать множество: отвезти документы, завизировать написанную мужиками-пахарями статью или аналитическую справку, да мало ли еще что, главное – пораньше улизнуть и больше не возвращаться в контору. Особо продвинутым удавалось это сделать сразу после обеда и уже с двух часов начинать красивую личную или более спокойную и прозаичную семейную жизнь. Порою казалось, что и в понедельник они приходили на работу после беззаботных выходных только для того, чтобы дожить до вожделенного конца недели. А потом наступит пятница, все проблемы в задницу, жизнь опять наладится! Впереди суббота – кончай работу! Впрочем, нет, какая-никакая, а работа была: четыре раза в день нужно покушать, дважды в месяц получить долгожданные бабки: аванс и зарплату, а раз в квартал еще и премию. Кабинетная синекура, в коей они пребывали уже не первый год, породила лень, напрочь выбившую из этих симпатичных, а по праздникам и очаровательных головок даже те крохи положительных задатков, которые там некогда прозябали. Зато появились новые качества: зависть, корысть, вечное недовольство всем и вся (особенно зарплатой, далеко не маленькой даже по московским меркам), амбиции, но хуже всего – желание нагадить тем своим коллегам, у кого все получалось и ладилось и кто не маялся, подобно им, бездельем. А поскольку сами они напакостить не могли или боялись, то процветало стукачество, основательно сдобренное холуйством и лицемерием, – самое надежное средство испортить жизнь кому угодно руками своего начальника. И если у абсолютного большинства наушничество было дилетантским хобби, то некоторые достигли в этом деле олимпийского мастерства и филигранного совершенства. Стучать начальству на других и больше ничего не делать – это было единственное и главное, что они умели хорошо делать. А еще – льстить. Именно на это и расходовалась оставшаяся капля ума и накопленный запас житейского опыта, для того и нужные, чтобы знать, где, когда, как и какого начальника умаслить с наилучшей для себя пользой и выгодой. По-настоящему поумнеть этой публике уже не грозило. И в каждом, кто осмелился сказать им правду по поводу их никчемности, глупости и безделья, они видели врага на всю оставшуюся жизнь и делали все, чтобы сгнобить этого идеалиста, осмелившегося, на свою беду, сотворить окружающий мир и людей, его населявших, лучше и чище. Свершалась эта мерзость беззастенчиво и мило (совесть – под каблуком, стыд – под подошвой, а на лице – умильное притворство и сладость) всякий час, по поводу и без повода. Но апофеозом срама были дни рождения босса, когда фимиам медом струился из перламутровых бездонных уст навстречу благосклонным улыбкам шефа, который испытывал почти оргазм, слушая панегирики в свой адрес.

И на весь этот бардак, непотребство и безобразие взирали с немым укором, но безропотно и тихо грустные очи православных святых, лики которых во множестве выстраивались этими крысами без оглядки на святцы и церковный канон, украшая компьютерные мониторы. И чем гнуснее были поступки, тем больше иконок становилось в шеренгу на рабочем столе: не для того, чтобы грехи замаливать, а так, для антуража и на всякий случай – вдруг Всевышний поспособствует в делах, прости, Господи, неправедных и богомерзких.

Штучным товаром среди офисных дам были рабочие лошадки, которые и приходили раньше, и уходили запоздно, и наравне с мужиками тащили свое ярмо, не смея взбрыкивать, поскольку не имели надежного тыла в лице авторитетных покровителей, влиятельных родителей и прочих благодетелей, и, зажатые кабинетным пространством, лишь хихикали в кулак, потешаясь втихомолку над кретинизмом и дремучей тупостью своих соседок, в ночном горшке мозги оставивших. А как еще можно было реагировать на вопль несчастной чучундры, которой все-таки поручили подготовить самую никчемную бумажку, и после полуторачасовых мытарств и издевательств над компьютером она вдруг вскрикивала: «Ой, девочки, помогите! А то я печатаю-печатаю, а у меня все время большие буквы получаются…» И шли, и помогали – нажать одну клавишу нетрудно… и за это им еще больше завидовали, их ненавидели и втихую гнобили в первую очередь.

– Ну и с кем из этой публики нам есть смысл законтачить? – Анатолий Сиддиков уже полчаса сидел в кабинете руководителя службы безопасности «Военвнешторга» Александра Ивановича Варанова, выясняя ситуацию среди ближайшего окружения Коржавцева с целью подобрать кандидата на вербовку или установление доверительных отношений для негласного изучения. Он не конспирировался перед своим собеседником, генерал-лейтенантом военной контрразведки, который уже несколько лет занимал «подкрышную» должность в компании – спецэкспортере российского вооружения и военной техники. К тому же проще всего с оперативной точки зрения было бы подвести к объекту их пристального интереса самого начальника СБ. С Коржавцевым у них сложились нормальные деловые отношения, да и всю меру ответственности и значимости не нужно объяснять генералу-чекисту, который и сам был кровно заинтересован в разгадке сложившейся ситуации. Но Коржик был шакалом тертым и хитрым и явно бы насторожился, начни Варанов проявлять к нему знаки внимания и пытаясь перейти с делового общения на уровень личностных взаимоотношений.

– Даже на знаю, что посоветовать, – задумался Варанов. – Но скажу откровенно: не думаю, что утечка, а уж тем более умышленное разглашение сведений шли от Коржавцева.

– Я тоже далек от подозрений. Но факт есть факт. А всем, понимаете, всем объемом информации владел только он…

– Мне тоже известны многие детали иранского контракта… С Коржавцевым мы вместе по этому проекту работали. – Начальник службы безопасности пристально и выжидающе взглянул на собеседника.

– Александр Иванович, я еще не ошизел от шпиономании, – усмехнулся Сиддиков, поглаживая курчавую голову. – Да и за границей он работал подольше вас.

– Во Франции, кстати говоря, – поддержал генерал. – А тут еще с этими «Мистралями» какую-то непонятную бодягу французы затевают…

– Вот-вот… Подскажите, кто из его коллег может помочь в изучении объекта нашего интереса?

– Есть у него в подчинении несколько башковитых мужиков, трое из них даже кандидаты наук. Но как начальник он держит их от себя на марафонской дистанции, хотя иногда и заигрывает с ними, стараясь косить под демократа. Так что вряд ли они могут что-то сделать в плане его активной разработки. Уж больно велика разница в статусе…