Лгунья - Ольга Пашнина

— Вы меня знаете? — хрипло спросила я.

— Я узнала бы тебя, будь даже слепа, глуха и глупа. К счастью, болезнь коснулась лишь моих глаз. Мой разум чист, как и в те годы. Не так давно это и было, верно?

— Предполагаю, что восемь лет назад, но… расскажите о моем пребывании здесь. Я почти не помню то время.

— Может, оно и к лучшему, — рассмеялась старушка. — Ты была непростым ребенком. Какая ты сейчас? Тебя не мучают они?

— Кто — они?

— Видения, голоса. Они еще приходят? Кортни, девочка, ты — единственная, о чьем уходе отсюда я жалела. Я действительно думала, он совсем тебя сломает. Однако я слышу в твоем голосе твердость. Могу я хотя бы надеяться, что на этот раз пришло избавление?

— Я… я вас не очень понимаю. Я не помню тот период, не помню голосов и видений. И кто это «он», тоже не знаю. О чем вы говорите?

— Ты была очень юной, когда он тебя привез. Мне понадобился месяц, чтобы ты привыкла и разговорилась. Мы беседовали каждый день, и каждый день я ужасалась тому, где ты выросла, детка. Такой отец… нелегко тебе пришлось, да?

— Чем я болела?

— Не знаю. Я ведь ментальный маг, а не прорицатель. Каждый безумец здесь безумен по-своему, и мы с тобой не исключение. Тебе мерещились фигуры. Они говорили с тобой. Заставляли убегать и драться.

Она помолчала, словно вспоминая.

— А еще ты любила записки… писать себе записочки, знаешь, такие — маленькие, в конвертах. Делилась там своими секретами и прятала в укромных местах. Забывала… находила — и пускалась в плач. Все это время тебя так никто и не навестил… кроме него. Он приезжал каждую неделю. Тогда я еще не потеряла зрение. Да и вкус. Хорош, чертовски хорош. Только хорош, дорогая, по-темному. От него веяло чем-то очень большим и темным. Поверь, я ведь знаю, что творится в душах у людей. Понять не могу, а знать — знаю. Так вот, душа у того человека была черная.

— Как он выглядел? — спросила я, впрочем, предвкушая ответ.

— Ох, если бы я помнила! Я так долго не видела ничего, кроме темноты, что даже не могу сказать, как выглядела в то время сама. Я только помню… голос.

— Голос? — Я сглотнула.

— Голос, — согласилась Франческа. — Очень необычный голос. Бархатный, с хрипотцой. От него все внутри замерзало.

— Герберт, — вырвалось у меня.

Франческа что-то тихо напевала.

* * *

— После ремонта мы немного обновили палаты, но в целом все осталось, как прежде, — сказала леди Бьюит. — Проходите, вот она.

Я вошла в ничем не примечательную палату с обитыми мягкой тканью стенами. В палате не было ровным счетом никакой мебели, а небольшое окошко оказалось утоплено глубоко в стене и закрыто двойной решеткой.

— Почему здесь так… — Я долго не могла подобрать слово. — Странно? Почему нет кровати?

— Здесь содержатся пациенты, которые могут навредить себе или окружающим. Их просто-напросто нельзя оставлять в комнате, где есть твердые или деревянные вещи. Оставить вас? Желаете побыть одна?

Я нахмурилась, но не стала противиться. А вот леди Бьюит достаточным тактом не обладала, потому что с улыбкой сказала:

— Многие вылечившиеся пациенты приходят навестить свои палаты и своих друзей. Для них «Хейзенвилль-Гард» — место, которое дало им шанс на нормальную жизнь. Можете побыть здесь немного. Но не увлекайтесь, Кортни. Настоящая жизнь ждет вас там. Вне стен лечебницы и вне рамок давней болезни.

Лишь уже чтобы она заткнулась, я делано поулыбалась и сунула женщине мешочек с золотом.

— Пожертвование на нужды лечебницы, — произнесла я, не в силах отделаться от мысли, что значительная часть этих денег пойдет на нужды леди Бьюит.

Дверь за женщиной закрылась. И я тут же подскочила, чтобы оставить широкую полоску света в коридор. Быть запертой в камере психиатрической лечебницы мне хотелось меньше всего. Только когда я надежно зафиксировала дверь, решилась осмотреться.

Впрочем, на что там было смотреть? Мягкие стены, унылый, тусклый потолок. Это место не вызывало никаких воспоминаний. Ничего. Ни отголосков тех событий, ни смутных образов. Словно и не было в моей жизни долгих месяцев в этой комнатушке. А может, не было?

Но Франческе не было резона врать, да еще и так четко описывать Герберта.

Выходит, из-за него я лежала здесь. И никто, даже сестры, меня не навещал. Отец этому явно потворствовал, а я… я слышала голоса и писала себе записки. Что происходит и сейчас.

Довольно быстро я почувствовала, что надо уходить, ибо просто рискую сойти с ума в ограниченном пространстве. И тогда окажусь тут уже по праву, а не в качестве гостьи. Я быстро вышла на воздух, и только когда лечебница скрылась из виду за деревьями, остановилась, чтобы перевести дух.

Я не знала, что делать дальше. И к кому пойти, тоже не представляла. Наверное, впервые в жизни я по-настоящему жалела, что рядом нет отца. Он был не лучшим родителем, но, несомненно, обладал теми качествами, которыми должен обладать глава рода. Он бы разобрался в происходящем.

А может, он и разобрался… тогда, восемь лет назад. И я очутилась в «Хейзенвилль-Гарде». И сейчас меня бы постигла участь не лучше. Как знать.

Могла ли я быть виновной во всех событиях? В убийстве Хейвен, в создании фантома, похищении ребенка, подбрасывании записок? Каков шанс, что я, страдая провалами в памяти, могла вредить и себе и сестрам? Если напрячься и вспомнить, большинство странных событий происходило, пока я спала. А если вообразить, что во всем этом замешан Герберт, можно объяснить практически каждый инцидент.

Он объяснил свою записку тем, что получил от Портера уведомление о переводе Ким, и сразу же выехал в Даркфелл. Но что заставило Герберта вернуться и как вообще он мог поверить какому-то письму, так и осталось тайной.

Я больше не могла думать обо всем этом. Голова раскалывалась. Голосов, к слову, не было. Я даже усмехнулась, поняв, что еще могу шутить. Но веселость быстро прошла, едва я поняла, что до стоянки омнибусов придется довольно прилично идти пешком. Надо было нанять экипаж, хуже уже точно быть не может.

* * *

Круглое зеркало с изящной окантовкой подернулось дымкой. Я не выдержала и плеснула еще зелья на серебряную поверхность. И даже пританцовывала от нетерпения, надеясь, что Герберт услышит зов. Я никогда не связывалась с ним таким образом. Зелье для зеркального ритуала было довольно редким. Но сейчас был исключительный случай.

— Герберт! — воскликнула я, едва дымка рассеялась и образ его отразился в зеркале.

— Что такое? — спросил он. — Почему через зеркало?

— Нам надо поговорить! О том, что случилось восемь лет назад.

— Восемь… — не понял он. — А что тогда случилось?

— Вот и выясним. Это личный разговор. Где ты?