Синий взгляд Смерти. Рассвет. Часть первая - Вера Камша

– Господа, – предложил Савиньяк, – запишите проще: «При необходимости соглашение будет продлено».

Господа записали.

Проживи Робер десяток лет безногой колодой, а потом встань и пойди, он бы от счастья ошалел. Валмон разве что опорожнил два бокала им же и привезенной «крови», после чего поволок собеседника в Олларию, к счастью, умозрительно. Через час Робер почувствовал себя рыбой в руках гоганского повара, который небрежения не потерпит ни в чем. Из Эпинэ выдавливали, вытягивали, вытаскивали то, о чем он сам не подозревал…

– Сударь, – не выдержал Иноходец, – так мне не доставалось даже у «истинников».

– Вы имели дело с торквинианцами? – встрепенулся Проэмперадор Юга. – Где? Когда?

Пришлось говорить и об этом. Вспоминая собственный отвратительный бред, Эпинэ понял, что избавляется от какой-то мерзкой занозы. Он не чувствовал ни стыда, ни хотя бы неловкости, только облегчение. Пусть Бертрам делает с этим что хочет, а он наконец-то все позабудет.

– Итак, молодого кагета вы не узнали?

– Нет, и не узна́ю…

– Он походил на Адгемара?

– Может быть… Я не обратил внимания. Это важно?

До нравоучительной пошлости – дескать, по нынешним временам важным может оказаться все, Валмон не опустился. Сплетая и расплетая пальцы, он о чем-то сосредоточенно размышлял, Робер с удовольствием не мешал. Он устал думать, не понимать, бояться, лезть туда, куда прямая дорога была разве что академикам и астрологам; теперь этого не требовалось, а с за́мком и поместьями он справится. И с ополчением, благо Гаржиак уже подставил плечо, да и другие дворяне выказали готовность не пустить мятежников за Кольцо, правда, те пока что и сами не рвались.

Валмон сидел тихо, и Робер осторожно собрал с пола лилии – они были странно свежими, осень и увядание даже не думали их трогать. Молочно-белые лепестки вызывали в памяти ночь, плеск воды, звезды над Старым парком. Много троп за твоей спиною, долог путь от любви к покою, но следы огня травы скроют и растает вдали былое. Не свивай веревку из пепла, месяц умер, и ночь ослепла. Осень тянет к рябинам руки в журавлиной тоске разлуки, подари свое горе ветру, отпусти с уходящим летом…

– …пинэ!

– Д-да…

– Мой сын не сообщал о вашей склонности к размышлениям. Он недостаточно внимателен.

– Прошу меня простить.

Лилии, которые он все еще держал в руках, выглядели глупо, и Робер торопливо положил их на окно. Жаль, если Марианна появится здесь, когда живые цветы уснут.

– Вас не привлекло даже имя Сабве, впрочем, о вашей немстительности мне как раз известно. Что ж, я повторю – имеются расплывчатые сведения о том, что помещенный под домашний арест бывший губернатор находится в переписке с командующим Кадельской армией Залем. В свою очередь, Заль принимает беженцев из Агарии, на первый взгляд в этом нет ничего непозволительного…

– Откуда? – окончательно пришел в себя Иноходец. – В Агарии… тоже?!

– Пока со всей определенностью сказать трудно, но командующего Кадельской армией пора менять, а замена генерала на маршала естественна и вопросов не вызывает. Маршалов в моем распоряжении двое. У Дорака больное сердце, глупая голова и загребущие руки, так что он исключается. Остаетесь вы. С солдатами и младшими офицерами вы справитесь, а старших в любом случае придется убирать. Письмо регенту ушло, а Кэналлийский Ворон, как вы знаете, решает быстро, так что готовьтесь… В чем дело, Волвье?

– Батюшка, Карои здесь.

– Отлично.

Хозяином был Робер, но принимал Балинта Валмон, Эпинэ разве что налил вина. Алат охотно взял бокал и улыбнулся.

– Есть лишь одно вино, стоящее вровень с лучшими кэналлийскими, – сообщил Бертрам. – Это мансай, но пить его лучше в Алате. Господин Карои, я вынужден просить вас еще об одной услуге, а именно о возвращении на родину. Нужно донести до вашего герцога некоторые мысли, касающиеся происходящего в Агарии. Насколько мне известно, ваш брат увел на север не более трети тяжелой конницы.

– Две трети готовы навестить агаров. – Витязь улыбнулся. – Это знает Альберт Мекчеи, но это знает и Алексис. Неужели он проявил неблагоразумие?

– Он – нет. Некоторые его подданные – да, но неблагоразумие это или безумие, пока не ясно. Агарис сожжен, однако бродящие вокруг руин мародеры и часть охотившихся за ними военных пришли, похоже, в то же состояние, что и барсинцы. Насколько мне известно, королевским войскам при помощи ордена Славы удалось эти довольно-таки многочисленные шайки частично истребить, а частично рассеять. Последнее вызывает серьезное беспокойство. Я, как Проэмперадор Юга, написал герцогу дружественного Алата, однако вы можете подкрепить письмо собственными наблюдениями.

– Могу, – коротко подтвердил Балинт. – Хочу верить, что Черной Алати ничего не грозит, только на равнинах тоже люди живут.

Оставалось поднять бокал и пожелать легкой дороги, но сделать это Робер не успел. Серж Волвье фазаном не был, но и до братца недотягивал; остановить Дювье он, по крайней мере, не смог.

– Монсеньор, – отчеканил сержант, будто больше в комнате никого не было, – вынужден доложить… Виконт Мевен преставился.

– Что? – не понял Робер. – Что?!

– Сейчас нашли… Не выходил больно долго, забеспокоились. Стучали, потом дверь сломали, а он – холодный… Ночью, видать. Мы не трогали ничего…

Минута, пять минут, полчаса ничего не меняли, однако Робера хватило лишь на то, чтобы не швырнуть бокал, а поставить на стол. Пронесшись словно бы выросшим в сотню раз коридором, Иноходец взлетел по боковой лестнице и ворвался в комнаты Иоганна. Тот лежал на кровати, отбросив одеяло, и оставалось лишь радоваться, что в спальню не набились дамы. Окно было закрыто, дверь, судя по выломанному засову, была заперта изнутри.

– Один он спал, – понял взгляд Робера Дювье. – Видать, жарко стало… При горной лихорадке бывает, говорят.

– Брата Анджело сюда!

– Послали уже. Как за вами, так и за ним.

Одеяло Робер с пола поднял сам. Прикрыл тело до пояса, заставил себя положить ладонь на показавшуюся ледяной грудь. Никаких подозрительных следов, на лице улыбка, усталая и счастливая, под глазами – круги. А ведь он был болен, и долго, но ни сам не догадался, ни другим в голову не пришло. Ну спит чуть не до обеда, ну ползает по утрам, как уж по холоду, и что? К вечеру оживает, ест за троих, шутит, смеется… Разве так болеют? Разве так умирают?!

– Пропустите, сын мой.

Брат Анджело спокоен и сосредоточен. Сколько смертей он повидал в последние месяцы, но тот, кого монаху надлежало хранить, умер вдали от своего врача. Леворукий умеет шутить, а этот год – его.

Серая спина заслонила счастливого мертвеца, и Робер обвел глазами спальню Мевена, бывшую спальню Арсена… Здесь тоже были лилии, немного, одна ветка, сиротливо лежавшая на чистейшем – ни пылинки, подоконнике. Чего удивляться, если цветы в саду сошли с ума вместе с Кэртианой и приняли Осенние Скалы за Летние?