Экстремист - Сергей Валяев

Шейхи закивали главами в молочных по цвету тюрбанах, как торговый люд на торжище в Самарканде. А что я, ведущий спец по экспериментальным работам? Я шаркнул ножкой в знак уважения к народам дальнего Ближнего Востока и сказал, что отбываю на НПО «Метеор». С инспекционной проверкой.

— Александр Владимирович, передайте товарищам ученым, — улыбнулся господин Свечкин, — что грядут большие перемены.

И повторил про перемены на english рахат-лукумным гостям. Те опять закивали тюрбанами, радуясь нашим грядущим сменам. Формации.

Я убыл с мыслью: о каких переменах говорить с трудовым коллективом? Как бы мне кости не переломали. При упоминание будущих перемен наш народец превращается в исступленного злодея, хватаясь за крекеры, в смысле, ломы, фомки и колы.

Это не виртуальная действительность, которую можно изничтожить, выдернув штепсель из розетки. В нашей реальной жизни все попроще и похлеще.

НПО «Метеор» находился в индустриальной части столицы. Создавалось такое впечатление, что мы попали в тридцатые годы общей истерической гигантомании. Заводские кирпичные трубы били копотью в небесный свод, словно по мелкой Яузе шла эскадра революционных эсминцев. Жилые дома, огромные и грязные, походили на ржавые остовы кораблей, доживающих свой век на свалке. Всю эту фантасмагорическую картинку дополнял чугунный мост, выгнутый над железнодорожными путями, по которым пыхтел паровозик времен нашествия Мамая.

Как здесь жили люди, неизвестно? Без противогазов. Жили и даже, кажется, неплохо. У станции метро стоял Металлург в чугуне, бесстрашно вглядывающийся в промышленный пейзаж прекрасного прошлого. Под ним кипели торговые ряды. В небольшом скверике мамы и бабушки выгуливали себя, собак и детишек — предстоящих строителей капитализма.

Территория краснознаменного предприятия была окружена бетонным забором, выкрашенным в цвет грязной шинели. Поверху бежала серебристая паутинка. У ворот скучали бойцы вневедомственной охраны в пятнистой форме, похожие на ожиревших и постаревших космонавтов. В пыли лежала безынициативная собачья стая.

Удрученное безмолвие, выражаясь утонченно, встретило нас. Так умирают великие надежды и мечты. Не мор ли прокатился по затопленному солнцем фабричному двору? Ни души.

Правда, у здания дирекции наблюдалось эфирное оживление. Такелажники разгружали мешки с сахаром. Из бесконечного трайлера с номерами города Херсона — с надлежащей аббревиатурой.

На вопрос, где Ушаков — заместитель генерального, нас послали на второй этаж. Откомандировали всех, а пошел я один. Никитин и Резо остались выторговывать мешок цукора. Или два.

В коридорах неотчетливо присутствовал запах беды. Люди бродили в стенах, отравленные этим запахом, как ипритом.

У кабинета Местком-Партком-Дирекция бушевали страстишки. Гермес — бог скотоводства и торговли, проник и сюда. Продавали женское белье, и коллектив гремучих мегер принимал самое активное участие в этом мероприятии. Бюстгальтеры и кружевные рейтузы летали по воздуху, точно управляемые снаряды «Краснополь».

Заместитель генконструктора Ушаков Иван Иванович встретил меня с радостью. Будто для абсолютного счастья ему не хватало именно меня. И моих проблем.

Энергичный пузан. Из ротных старшин, читающих по вечерам газету «Красная звезда» и «Playboy» (тайком от жены и детей).

В кабинете присутствовала несообразная смесь социалистического планирования и капиталистических рыночных отношений. В одном углу пылились бархатные знамена. За передовой труд. В другом — горбились мешки с мукой и сахаром, а также тюки с мануфактурой. На столе в рамке стоял портрет академика Николаева, где он был заснят на первомайской демонстрации отмахивал нам, ещё живым, искусственно-пористой гвоздикой.

— Все-все, у меня люди, — предупредил заместитель желающих получить свой законный мешок, закрыв дверь на ключ. — И вот так каждый Божий день.

— Бартер?

— Точно так, Александр Владимирович, — жизнеутверждающе улыбался. Шабашим кастрюльки и меняем, — указал на мешки, — на пропитание. Жить-то надо? С весны деньга катит… По мне лучше так, чем вот так, — посмотрел на портрет академика. — Кеша, царство ему небесное, все ерошился. Златые горы-златые горы. Где те горы, где Кеша?

Я вздернул очи вверх и поинтересовался, чем был занят академик. В последние месяцы. И не помогал ли ему в делах мой собеседник?

— Упаси Боже, — снова всплеснул по-бабьи руками. — Я по хозяйственной части. Лет десять как отошел от производства. Как чувствовал.

— Что чувствовали? — не понял я.

— Смуту, молодой человек. Великую смуту.

— И что?

— Не хочу лежать рядом с Кешой, вот что, — взволнованно проговорил завхоз-метеоровец. — Это раньше оружейнику слава и почет, — отмахнул на знамена. — А нынче, мил человек, лучше посуду на сахер, в смысле, сахар… — и, приблизившись к мешкам, шлепнул его, как сдобную хохлушку по её тулову на базаре града Киева, матери городов русских.

Я согласно кивнул, мол, понимаю ваши житейско-жопные интересы, гражданин, и спросил: не будет ли каких-нибудь заказов?

— На сахер?

— Нет, — клацнул челюстью. — На зенитно-ракетные комплексы «Квадрат», «Волга», «Печора» и другие.

— Ой, всякое говаривали, — ответил ответственный по кастрюлям и чайникам. — А я не верю. Кеша, тот все веровал в чудо!.. А какие могут быть чудеса в решете. Новая война? — И вытаращился на меня с недоумением от такого логического пассажа.

— Войны нам не нужна, но она близка, — и спросил о бумагах академика.

Они находились в сейфе, который был опечатан, как посылка сургучами. Пригласили начальника по безопасности НПО некто Агеева. Болван, воспитанный в казарме СА (Советская Армия). У него имелся один ответ: не положено. Пришлось пристрелить дурака — словом.

Наконец папка была вручена мне — под расписку. Я засобирался уходить, да вспомнил о гражданине Маслове. Найти бы его, родного?

Мои собеседники потеряли дар речи. Неужто этого вахлака ещё не пристрелили?

— Подлец, — плюнул Агеев; кажется он не любил бывшего сослуживца?

— А почему? — заинтересовался я; все же мы, люди — братья?

И получил объяснение: Маслов — первостатейная сволочь. Был. Пристроился личным телохранителем при старике Николаеве. Встревал во все производственные дела. Тырил военную, а после мирную продукцию — вагонами. Натравливал старого Кешу на всех, кто пытался поведать о безобразиях, творящихся перед самым носом генерального. Если и есть Творец наш, то должен убрать с лика земли это масловское безобразие.

Мнение было слишком субъективным, вот в чем дело. Наверное, Маслов воровал сам, а другим не давал. Обидно. Когда мимо тебя проплывают вагоны с ракетно-кастрюльными изделиями. В неизвестном направлении.

Я поинтересовался: с кем приятельствовал отставник ГРУ? Мои собеседники вспомнили некто Матушкина. Вроде дружили. На почве бутылки и охоты.