Наследие Артанов - Вячеслав Вигриян

– Да что ж ты делаешь, ирод ты окаянный! Стой, стой, стой, кому говорят!!! – Антонина Семеновна надрывается в моем черепе так, что я едва не глохну, хотя это, конечно, физиологически попросту невозможно.

Я же продолжаю свое черное дело – ввинчиваюсь в толпу, словно сверло от буровой вышки, причем мне сейчас почему-то совершенно наплевать, что же со мной будет дальше. Повинуясь моему неожиданному напору, людское море послушно расступается, и вот я уже совсем близко, буквально метрах в пятнадцати от помоста. Монах, начавший было читать свою заунывную молитву, внезапно заткнулся на полуслове и уставился на меня выпученными от удивления глазами. Товарищи его выглядели не лучше – застыли по обеим сторонам от приговоренной парой телеграфных столбов и тоже глазели на обнаглевшего проходимца, посмевшего столь наглым образом прервать начало священной церемонии. Один лишь красномордый крепыш в генеральском мундире не растерялся – заорал что-то благим матом своим подручным, окончательно испортив тем всю мрачную торжественность свершающегося действа.

Метр, еще метр. Продолжая проталкиваться вперед, я, благодаря своему росту, краем глаза успеваю углядеть нечто такое, что заставляет меня в задумчивости приостановиться. Наперерез мне со стороны помоста движутся шестеро, в точности так же, как и я, разбрасывая народ, словно кегли. Вот только у моих предполагаемых противников это получается несравнимо лучше – ведь винтовки их снабжены тяжелыми деревянными прикладами, которые раз за разом пускаются в дело. А вот это уже совсем нехорошо. Весь мой наступательный напор как-то разом вдруг стух, скуксился, и я понял вдруг какую же только что совершил глупость. Ведь девчонке, стоящей сейчас у гильотины с высоко поднятой головой, все равно уже не помочь. Будь она хоть трижды, хоть тысячу раз похожа на Эльвианору, ее непременно убьют, и никто не в силах помешать им безнаказанно это сделать. А теперь вот, похоже, придется разделить с ней ее незавидную участь. Впрочем, какой сейчас смысл себя жалеть? Как говорится, дураком жил, дураком и помру.

А вот и первый мой оппонент. Торопится, пыжится, из кожи вон лезет, лишь бы оказаться ко мне поближе пораньше других. Здоровый. Прет, точно паровоз, и морда у него от натуги такая же красная, как и у его непосредственного начальника, от переизбытка чувств нарезающего сейчас круги вокруг гильотины.

Торопыга уже совсем близко. Пара коротких взмахов прикладом, и вот уже последняя преграда исчезла – чье-то тело падает наземь, повергая за собой еще нескольких своих сотоварищей. Ну вот и все. А теперь, ребята, мой выход. Пока здоровяк на миг отвлекается, проводя взглядом падающее тело, я делаю скользящий шаг вперед и наношу один-единственный удар, долженствующий по идее сразу же вырубить моего врага. Удар костяшками пальцев в кадык вышел не очень сильным, однако и его хватило на то, чтобы здоровила поперхнулся и, хрюкнув, постепенно начал оседать на землю. Большой шкаф громко падает, знать вот только надо куда бить.

Отлично. А вот и винтовка. Я выхватываю ее из слабеющих пальцев громилы и, щелкая предохранителем, торопливо прикладываю приклад к плечу, благо вокруг меня уже освободилось достаточно места – народ чудесным образом умудрился рассосаться. Передергиваю затвор, загоняю патрон в патронник. Это же просто счастье, что ружья у аборигенов в точности как земные!

Остальные нападающие не дураки. Завидев, что случилось с их товарищем, пыл свой наступательный они сразу поумерили и даже более того – принялись хитро прикрываться живыми щитами. Огонь почему-то так и не открывали.

Наивные. Да плевать я хотел на их щиты! Тоже мне, чего удумали! Не страдаю я излишней жалостливостью, а этот эпизод с девчонкой не более чем минута слабости. Здесь уже ставка на мою жизнь поставлена, так что…

Отдача у винтовки так себе. Приклад легонько тыкается в плечо, а живой щит одного из нападающих с тихим вскриком оседает на землю, даря чудесную возможность узреть перепуганное лицо скрывающегося за ним хитреца. Новый выстрел – и вот уже он падает наземь.

Не медля, переношу огонь на следующего, благо тот прикрылся «щитом» не полностью. Да и как тут прикроешься? «Щит» второму охраннику правопорядка попался аховый – щуплый малец лет тринадцати отроду извивается, как червяк, раз за разом вонзая при этом зубы в удерживающую его руку. А вторая рука-то занята винтовкой! Вот и получает от меня «гостинец» в бедро.

Противников осталось четверо, но я отчего-то особого энтузиазма не испытываю. Уходить, уходить отсюда срочно надо, да вот только куда здесь уйдешь? Разве что с толпой попробовать смешаться. И где, интересно, носит моих попутчиков? Отчего не спешат на помощь? Со счетов видимо списали, не иначе. Ну да ладно, мы и сами управимся. Очень хорошо, что оставшиеся в живых огня не открывают, видимо прозевал я в горячке боя приказ брать нарушителя живьем. А как же та малолетняя замухрышка, из-за которой я весь сыр-бор начал? Может, стоит все-таки попробовать прорваться к ней?

Бесполезно. Одного короткого взгляда в ту сторону хватило для того, чтобы это понять. Красномордый крикун в генеральском мундире уже не носится в панике вокруг гильотины, а пристроился к приговоренной сзади, зажимая широкой ладонью ей рот. Во второй его руке зажат нож, и держит он его у самого ее горла.

Нет, не вариант. А значит – выход только один. Резко развернувшись, начинаю орать не своим голосом и даже делаю предупредительный выстрел в воздух, в отчаянной попытке разогнать сбившееся в тугой ком стадо из перепуганных насмерть аборигенов. Расступаются те крайне неохотно и очень, очень медленно, не помогает даже окровавленное ложе от приклада, которым я начинаю работать с отчаянным остервенением.

Быстрее, быстрее, быстрее, еще быстрее! Я уже не слежу за тем, что происходит сзади, мне катастрофически не хватает времени. Быстрее…

Поначалу я даже не заметил, как что-то холодное и острое обожгло правый бок, и лишь при повторном уколе ощутил, что мне почему-то становится не очень удобно двигаться. С каждым новым шагом, с каждым ударом приклада все сильнее начинают предательски слабеть ноги, а по спине как будто струится что-то мокрое и теплое. Надо, надо развернуться. Смысла дальше идти вперед нет. Поворачиваюсь, при этом умудрившись едва не выпустить ружье из рук, сейчас оно отчего-то кажется очень тяжелым. Успеваю заметить юркнувшую влево быструю тень, которая тотчас же смешивается с толпой. Нажимаю на курок и делаю выстрел ей вслед. Попал? Неважно. Кажется, там кто-то падает. Теперь уже подводят глаза. Картинка смазывается, начинает понемногу «плыть», но меня этот факт почему-то совершенно не волнует, а волнуют меня сейчас простые арифметические вычисления. Интересно, а сколько в ружьях местного производства помещается патронов в обойме? Сколько я уже успел выпустить пуль? А вот это, пожалуй, мы сейчас посчитаем. Один…два…три…четыре… Пять?

* * *

Мое тело покоится на чем-то относительно мягком, приятно пахнущем полевыми травами. Левая рука сильно затекла, я ее практически не чувствую. Правая? Правая вот она, на месте. Если пошевелить пальцами, а потом сжать ладонь в кулак, то можно ощутить под рукой нечто колючее и, вместе с тем, мягкое. Странно. Разве такое бывает?