Земля ветеранов - Александр Шакилов

Быстро двигаться я не мог, и палач воспользовался этим для задушевной беседы:

– И во всех своих неудачах Бабуин обвинял тебя?

– Доходили такие слухи.

Заур задумался вслух:

– «Все из-за Края… Это Край во всем виноват», – так сказал Бабуин перед смертью в подвале. И это вполне могло значить следующее: «После встречи с Краем моя жизнь пошла наперекосяк». Неужели я понял его слова превратно?.. С чего я вообще решил, что ты, Краевой, имеешь отношение… Ослепила жажда мести… Я так долго искал, что готов был кинуться на первого встречного…

– Неисповедимы пути Господни, да, дружище? – я не удержался от подначки в его стиле.

И вот тут палача понесло. Прорвало плотину. Слова лились из него бурным потоком, Заур проглатывал окончания фраз, повторялся, бормотал что-то невнятно… Так бывает, если много лет хранишь в себе тайну, причиняющую боль каждый миг. Тайну, о которой не можешь забыть ни днем, ни ночью, ни в радости, ни в быту.

Он едва не погиб во время Всеобщей Войны Банд. Был бой на Крещатике, и его семья оказалась не в том месте не в то время. Их машину, почти уже выскочившую из зоны разборок, расстреляли из автоматов. Отец и мать погибли на месте. Авто, потеряв управление, врезалось в столб светофора. Руку и ногу Заура, тогда еще совсем мальчишки, зажало между сидениями. Машина загорелась, и рядом плакала его крохотная сестра, пристегнутая к специальному детскому креслу. А он не мог до нее дотянуться, не мог освободить ее. Они должны были сгореть заживо… Дальше Заур говорил что-то совсем уж неразборчиво, упомянул аптечку и то, что его отец был хирургом и потому всегда возил с собой инструменты… Короче говоря, в той бойне Заур сильно пострадал, но все же сумел выбраться из машины вместе с сестрой. Оба обгорели. Волосы на голове Заура больше не росли, но, в общем, он выздоровел. Родственники собрали деньги на протезы – на этом их забота о сироте закончилась. А вот сестра… Она до сих пор в больнице.

Долгие дни, месяцы и годы жизнь Заура состояла из боли. Болело все его тело, кости, нервы… И особенно – душа, требовавшая мести. Совладать с болью, научиться жить дальше Зауру помог его лечащий врач, друг отца. Это он, Учитель, привил полумертвому мальчишке-калеке любовь к Господу и рассказал все, что сам знал, о медитациях и заговорах. А еще он оплачивал медицинские счета.

Но вот уже месяц, как Учитель умер. И теперь больница требует денег у Заура. Он и представить не мог, сколько стоит содержание сестры! Да он, палач, столько и за полгода не заработает со всеми премиями и надбавками!.. А они, эти коновалы, грозят отключить его сестренку от аппарата искусственной вентиляции легких, а ведь она только недавно впала в кому, еще есть надежда!..

– Дружище, а ты не думал, что лучше бы отпустить ее на небеса, в которые ты веришь?

Вот, значит, чем шантажировал его Ронин.

– Она должна жить! – Лысый очкарик схватил меня за руку. – Она умная! Она читать умеет, я учил ее! Она!.. Я все сделаю ради нее!

А я – ради сына. И мне некогда вникать в чужие проблемы.

– Все сказал? – Я высвободился. – Или еще поплакаться хочешь?

Да, это жестоко. Но мне нужен собранный боец, а не пустившее нюни чмо. Пусть ненавидит меня, пусть злится, но, чтобы совладать с Парадизом, нам всем надо прекратить себя жалеть.

Подействовало. Прихрамывая, – я только сейчас это заметил – палач обогнал меня.

– Эй, чего стоим? – поинтересовался я, приковыляв к честной компании.

Все дружно расступились.

И я увидел, что впереди нас ждал тупик.

– Тут была дверь! Обычная стальная дверь! – Хельга могла и не оправдываться, мы и так видели, что никакой двери – ни железной, ни пластмассовой, ни деревянной – больше нет. Коридор упирался в серую с белесыми разводами стену. Его будто замуровали, причем в спешке, неаккуратно: тут и там на стенах, потолке и полу виднелись серые пятна.

Боль в колене потихоньку отпускала. Я подошел ближе, прикоснулся. Такое ощущение, что я тронул гладкую, чуть шершавую кожу большого животного. Причем кожа эта была прохладной и чуть влажной. Присмотревшись, я заметил на ней множество пор и крохотных, едва различимых волосков.

Пора опять спросить себя: «Что за чертовщина, а?»

– Отойдите! – Когда мои спутники подчинились, я жахнул по стене из автомата.

Была вероятность, что пули отрикошетят и кого-нибудь зацепят, но этого не случилось. Там, куда я попал, засверкали крохотные молнии, а спустя секунду-другую они погасли. На гладкой поверхности не осталось ни царапины. Пули то ли сгорели при подлете к стене, то ли прошли сквозь нее.

За спиной у меня Заур принялся монотонно бормотать что-то себе под нос.

– Дружище, – не оборачиваясь, сказал я, – эта стена не только нас не пропускает, но и молитвы. Так что бог нам тут не поможет. Он нас просто не услышит.

Опутанный бионоидом-тросом слуга больше не пытался высвободиться. Молча и – главное! – преданно он глядел на Асахару. Защитник Накопителя так сильно сжал сапиенса, что тот не мог ни пошевелиться, ни выдавить из себя хоть звук.

Приложив сапфир часов к туго сплетенным мышечным волокнам, Асахара потребовал отпустить слугу. Мгновенно распутавшись, трос погрузился в слизь, волна которой побежала к Накопителю, прочертив траекторию движения защитника.

– Спасибо… – хрипел слуга, семеня вслед за хозяином к бионоиду-лифту. – Вы меня!.. Вы!..

– Заткнись. – Асахаре недолго осталось терпеть общение с этим мерзким никчемным существом. – И слушай, что надо сделать…

Он велел слуге, сопровождавшему его, и четверым таким же отщепенцам вывести послушников из подземелья и ликвидировать. Юные сапиенсы больше не нужны, нечего загрязнять их телами прекрасные родовые норы путников. Даже если вновь возникнет необходимость в белке для подкормки инкубаторов, лучше набрать новых, свежих подростков. Те, что содержатся в Парадизе, предельно истощены.

Кивая головой, как заведенный, слуга вместе со своими подельниками отворил загоны. Все пятеро были вооружены пистолетами, карманы оттопыривались – наружу выглядывали маслянистые коробки запасных магазинов. Понадобится много патронов, чтобы исполнить приказ.

Проконтролировав все лично, Асахара обошел опустевшие загоны.

Последние помещения он осматривал бегло, с чувством уже выполненного долга.

Встав посреди смрадного зала, Асахара принялся срывать с себя одежду сапиенсов, сбросил и обувь, от часов тоже без сожаления – с радостью! – избавился. Больше не нужны. При этом он наслаждался выбросом эндорфинов. Определенно его нынешний организм не так уж плох, раз способен доставлять такое удовольствие своему обладателю!.. И все же святой отец без сожаления избавится от него. Теперь-то можно, пусть ненадолго, до следующей – последней! – разведки, вновь стать самим собой. В Лоне он восстановит не только свое истинное тело, но и сотрет ненавистную психоматрицу обитателя этого мира.