Хрустальный грот - Мэри Стюарт

Но бесполезно. Я уже оглянулся, пламя угасало. Сила покинула меня. Осталась комната, в которой разговаривали двое. Но я любил его и вернул взгляд на угли. Установилась полная тишина, нарушаемая лишь постукиванием охлаждающегося металла.

— Мне не видно ничего, кроме угасающего в камине огня и кучи тлеющих углей.

— Продолжай.

Я весь покрылся потом. Потекли капли с носа, под мышками, на животе. Я свел бедра, крепко до боли сжал руки.

В висках болезненно застучало. Я встряхнул головой и посмотрел на Амброзиуса.

— Бесполезно, мой лорд. Сожалею, но это бесполезно. Не я приказываю богу, а он мне. Возможно, что когда-нибудь я смогу действовать по своему желанию, но сейчас видение или приходит само собой, или вообще не появляется.

В мольбе я протянул руки, пытаясь объяснить.

— Это подобно ожиданию солнца, которое должно вот-вот показаться. Неожиданно подует ветер, облака разойдутся и становится светло. Иногда полностью, иногда частично. Я вижу лишь отдельные лучи — колонны. Когда-нибудь мне будет принадлежать весь храм. Но не сейчас.

На меня навалилось изнеможение.

— Извините, мой лорд. Я бесполезен для вас. У вас пока нет пророка.

— Нет, — устало ответил Амброзиус. Он обнял меня, притянул к себе и поцеловал. — Всего лишь сын, который не ужинал и устал. Иди спать, Мерлин, и спи без снов. У тебя хватит времени для видений. Спокойной ночи.

Той ночью меня не посетили видения, но приснился сон, о котором я не стал рассказывать Амброзиусу. Мне приснилась пещера на склоне горы и идущая к ней в тумане девушка по имени Ниниана. У пещеры ее ждал человек. Однако лицо Нинианы не было похоже на лицо моей матери, а у пещеры стоял не Амброзиус. Это был старик, и у него было мое лицо.

1

Я провел в Британии с Амброзиусом целых пять лет. Оглядываясь сейчас на прожитые годы, надо сказать, что многое исказилось в моей памяти. Представьте себе человека, который взялся восстанавливать давно разрушенную мозаику. Кое-что я вспоминаю без труда, в красках и с подробностями; другое, как картина, покрытая пылью времен, но более важное, словно затянуто дымкой. Места мне вспоминаются всегда отчетливо, иногда настолько, что представляю себя ходящим по ним. Если бы у меня хватило сил собраться, привлечь свое былое могущество, я смог бы спокойно воссоздать их, подобно тому, как в те далекие годы я описал для Амброзиуса Танец исполинов.

Эти воспоминания так же ясны, как и мысли, посещавшие меня, чего я не могу сказать о людях. Я ворошу свою память, и мне становится интересно временами, не путаю ли я Белазиуса с Галапасом, Кадала с Сердиком, одного из бретонских военных командиров с военачальником моего деда в Маридунуме, пытавшегося сделать из меня воина. Он считал, что даже внебрачный принц должен желать искусно владеть холодным оружием.

Когда же я начинаю писать об Амброзиусе, он словно оказывается рядом. И сейчас он будто со мной. Его выхватывает из темноты свет. Моя первая морозная ночь в Малой Британии. Я вижу тяжелые очертания человека в шлеме, твердый взгляд его глаз, нахмуренные брови. На выражение лица наложила отпечаток всепоглощающая непреклонная воля, на целых двадцать лет приковавшая его взор к закрытому для него королевству. Двадцать лет у него ушло, чтобы из ребенка вырасти в Идущего, создать, невзирая на бедность и слабость, ударные силы, ждущие своего часа.

Сложнее писать о Утере. Точнее, сложно писать о Утере, так как он остался в прошлом, стал частью истории, завершившейся много-много лет назад. Я представляю его ярче, чем Амброзиуса. Но не в темноте. Здесь, в темноте, находится часть меня, которая была Мирдином. Часть меня, бывшая Утером, подвластна свету. Она охраняет берега Британии, следуя моему замыслу, замыслу, показанному мне Галапасом в один из солнечных дней в Уэльсе.

Но это, конечно, уже не Утер. Я пишу не о нем, а о человеке, объединившем всех нас, вместе взятых, — Амброзиусе, давшем мне жизнь, Утере, трудившемся со мной, о себе, который нашел Утеру применение — дать Британии Артура.

Время от времени из Британии приходили известия, а вместе с ними и вести из дома, попадавшие к нам от Горлуа из Корнуолла.

Похоже, что после смерти моего деда Камлак не стал спешить откалываться от своего родственника Вортигерна. Ему требовалось больше уверенности, прежде чем поддержать «партию молодых», как окрестили группировку Вортимера. Вортимер едва не пошел на открытый мятеж, и было ясно, последний рано или поздно начнется. Король Вортигерн оказался снова между оползнем и потопом. Для того чтобы остаться королем бриттов, он должен был обратиться за помощью к соотечественникам жены — саксонки. Год от года саксы-наемники выдвигали все новые требования. Страна находилась в расколе и истекала кровью под бременем того, что люди открыто называли «саксонским террором». На западе все это проявлялось особенно наглядно. Люди оставались там свободными, и для мятежа не хватило лишь настоящего лидера. Положение Вортигерна становилось столь отчаянным, что (вопреки своим расчетам) ему постоянно приходилось перебрасывать войска с запада под командование Вортимера и его братьев. Уж в них-то не было примеси саксонской крови.

Сообщений о матери не поступало, кроме известий, что она находится в монастыре в безопасности. Амброзиус не передавал ей посланий. Если бы до нее дошло, что с Графом Британии находится некий Мерлинус Амброзиус, то она все поняла бы. Но письмо или послание от противника короля могло лишний раз подвергнуть ее жизнь опасности. Она узнает, — говорил Амброзиус, — и достаточно скоро.

В действительности же до этого момента оставалось еще пять лет, но... время стремительно летело. Когда в Уэльсе и Корнуолле стали назревать события, Амброзиус ускорил свои приготовления. Если уж народу на западе потребуется лидер, то у него были все намерения стать таковым. Он выждет и позволит Вортимеру стать тем клином, которым они с Утером расширят образовавшуюся трещину. Тем временем обстановка в Малой Британии нагнеталась. К Амброзиусу обращались все с новыми и новыми предложениями дать войска, заключить союз. Округа сотрясалась от топота лошадей и марширующих людей. В кварталах инженеров и оружейников до поздней ночи не смолкал перезвон. Люди старались за одно и то же время сделать два оружия вместо одного. Приближался решающий момент. Когда он наступит, Амброзиус должен быть во всеоружии, без намеков на поражение.

Человеку нельзя потратить полжизни на создание смертоносного копья и потом потерять его, бросив наугад в ночную тьму. Не только люди и средства, но время, настрой и даже ветер должны помочь ему. Сами боги должны открыть перед ним ворота. Именно для этого они и послали меня к нему. Я вовремя предстал перед ним со словами победы и видением непобежденного бога, которое убедило его и, что еще важнее, находившихся с ним воинов, что приближается наконец тот час, когда они смогут нанести победный удар. К своему страху я обнаружил, что он меня ценил.

Будьте уверены — я больше никогда не спрашивал его, какое он собирается найти мне применение. Он сказал об этом без обиняков. Терзаемый гордостью, страхом и желанием, я старался познать все, чему мог вообще быть научен, сделать себя доступным силе, которая была единственным, что я мог дать ему. Если он ожидал иметь под рукой готового пророка, то ему, вероятно, пришлось разочароваться. В прошедшем периоде времени я не видел ничего особенного. Знание, по-моему, препятствует предвидению. Это же было временем познания. Я учился у Белазиуса, пока не превзошел его, научившись делать то, чего он никогда не умел, — применять расчеты. Для Белазиуса расчеты являлись видом искусства, для меня таковым было пение. Долгие часы я проводил в квартале инженеров, пока меня оттуда не вытаскивал ворчащий Кадал. Такие занятия, говорил он, позволяют водить компанию только с банной прислугой, не больше. Я записал на память всю медицинскую науку, которую преподал мне Галапас, добавив кое-что из практического опыта, который приобрел, помогая военным медикам. Я обладал полной свободой перемещений по городу и лагерю. Используя имя Амброзиуса, я, как молодой волк, наслаждался имеющейся свободой. Учился я и у каждого встречного. Вглядывался, как обещал, в свет и тьму, в солнечный свет и неподвижную воду. Побывал с Амброзиусом в святилище Митры у фермы и с Белазиусом на лесных сборищах. Мне даже позволили присутствовать на совещаниях, проводившихся Графом со своими командирами, хотя никто не питал иллюзий в отношении моих скудных военных способностей. Если только, сказал однажды насмешливо Утер, он не вознесется над нами, подобно Джошуа, и не придержит солнце, дав поработать нам на полную катушку. Но шутки в сторону. Для людей он нечто среднее между посланцем Митры и осколком священного креста. Не при вас будь сказано, брат, но он принесет больше пользы, стоя на холме в качестве талисмана удачи, нежели на поле боя, где он не продержится и пяти минут. Он мог бы выразиться и похлеще, учитывая, что в шестнадцать лет я забросил ежедневные упражнения в фехтовании, дававшие человеку необходимый минимум навыков самозащиты. Узнав об этом, отец рассмеялся и ничего не сказал. Уже тогда он, в отличие от меня, знал, что я способен защитить себя по-своему.