Чернильная кровь - Корнелия Функе

— Почему бы сегодня для разнообразия тебе не заработать денег? — сказал он Фариду.

Мальчик от гордости сперва вспыхнул, как маков цвет, потом побледнел как мел и опрометью бросился в толпу. Он был способным учеником. Стоило дать ему крошечную горошинку горячего меда — и Фарид уже разговаривал с пламенем, словно на родном языке. Конечно, огонь не выскакивал для него из земли с такой же готовностью, как для Сажерука, лишь только он щелкнет пальцами, однако, когда мальчик тихо подзывал его, огонь откликался — высокомерно, насмешливо, но откликался.

— А все-таки он — твой сын, — сказала Роксана, глядя, как Фарид рано поутру, чертыхаясь, вытягивает из колодца ведро с водой, чтобы охладить обожженные пальцы.

— Да нет же, — ответил Сажерук и увидел по глазам Роксаны, что она ему не верит.

Прежде чем отправиться в замок, он научил Фарида еще паре фокусов, а Йехан смотрел на них во все глаза. Но когда Сажерук помахал ему, подзывая поближе, малыш убежал. Фарид стал было потешаться над ним за это, но Сажерук велел ему замолчать.

— Огонь сожрал его отца, ты что, забыл? — шепнул он ему, и Фарид смущенно понурил голову.

Как гордо стоял Фарид среди других комедиантов! Сажерук протиснулся между лотками, чтобы получше видеть его. Он снял рубашку — Сажерук тоже иногда так делал, потому что горящая ткань была опаснее, чем ожог на коже, а голое тело легко было защитить от огня жирной смазкой. Мальчик выступал хорошо, до того хорошо, что даже торговцы уставились на него, как зачарованные, и Сажерук воспользовался минутой, чтобы освободить нескольких фей из клеток, куда их засунули, чтобы продать какому-нибудь болвану, как талисман на счастье. «Неудивительно, что Роксана подозревает, будто это твой сын! — подумал он. — Тебя же распирает от гордости, когда ты на него смотришь». Рядом с Фаридом пара шутов разыгрывала непристойный фарс, справа от него Черный Принц боролся со своим медведем, и все же народ все гуще толпился вокруг мальчика, самозабвенно игравшего с огнем. Сажерук видел, как Коптемаз опустил свой факел и завистливо уставился на соперника. Этот никогда ничему не научится. Он сейчас нисколько не лучше, чем десять лет назад.

Фарид раскланялся, и монетки градом посыпались в деревянную миску, которую дала ему с собой Роксана. Он гордо поглядел на Сажерука. Похвала была ему, как кость собаке, и, когда Сажерук захлопал в ладоши, мальчик покраснел от радости. Какой он все-таки еще ребенок, хотя за последние месяцы у него стали пробиваться на подбородке первые волоски.

Сажерук протискивался мимо крестьян, торговавшихся из-за молочного поросенка, когда ворота внутреннего двора вновь распахнулись — на этот раз не для Змееглава, как в прошлый раз, когда он едва успел спрятаться за лотком с пирогами от острого взгляда Свистуна. Нет. Видимо, на этот раз к народу вышел сам именинник, и уж наверное, в сопровождении своей матери и ее служанки. Как сильно забилось вдруг его неразумное сердце. «У нее твой цвет волос, — сказала Роксана, — и мои глаза».

Музыканты Герцога старались изо всех сил. Они выстроились в ряд, гордые, как петухи, и вытягивали в воздух свои фанфары. Свободные комедианты всегда с презрением смотрели на тех, кто навечно запродал свое искусство одному хозяину. Зато те были куда лучше одеты: не в пестрые тряпки, как их бродячие собратья, а в цвета своего повелителя — для музыкантов Жирного Герцога это были золотой и зеленый.

Невестка герцога была одета в черное. Козимо Прекрасный всего год как умер, но к юной вдове уже не раз сватались, несмотря на красную, как ожог, родинку, безобразившую ее лицо. Толпа плотным кольцом окружила помост, на который поднялись Виоланта с сыном. Сажеруку пришлось вскарабкаться на пустую бочку, чтобы разглядеть ее служанку.

Брианна стояла позади мальчика. Она была похожа на мать, несмотря на светлые волосы. Роскошное платье очень взрослило ее, и все же Сажерук нашел в ее лице черты маленькой девочки, пытавшейся вытащить из его рук горящий факел или гневно топавшей ножкой, когда он не позволял ей потрогать искры, падавшие по его приказу с неба.

Десять лет. Десять лет, которые он провел не в той истории. Десять лет, за которые одна его дочь умерла, оставив по себе лишь память, расплывчатое, бледное воспоминание, а другая росла, смеялась и плакала все эти годы — без него. «Лицемер! — сказал он себе, не отрывая глаз от лица Брианны. — А был ли ты таким уж заботливым отцом до того, как Волшебный Язык заманил тебя в свою историю?»

Сын Козимо громко засмеялся. Он показывал пальчиком то на одного, то на другого комедианта и ловил цветы, которые бросали ему женщины Пестрого Народа. Сколько ему лет? Пять? Шесть?

Столько было Брианне, когда голос Волшебного Языка увел его отсюда. Она была ростом ему по локоть и такая легонькая, что он почти не замечал ноши, когда она залезала ему на плечи. Если ему случалось забыть о времени и слишком много недель провести в далеких краях, даже названия которых его дочь тогда не слыхивала, она била его маленьким кулачком и швыряла ему под ноги привезенные гостинцы. Но потом ночью тихонько выскальзывала из постели, чтобы подобрать их: пестрые ленты, мягкие, как кроличий мех, бархатные цветы, чтобы украшать волосы, дудочки, певшие голосами жаворонка или совы.

Брианна никогда ему об этом не говорила, она была гордая, еще большая гордячка, чем мать, но он знал, куда она складывает его подарки — в мешочек, спрятанный между ее платьями. Интересно, сохранился он у нее?

Да, его подарки Брианна хранила, но не им удавалось выманить на ее лицо улыбку, если он отсутствовал слишком долго. Это всегда удавалось лишь огню. На мгновение Сажеруку захотелось выйти из толпы зевак, присоединиться к комедиантам, показывавшим свои фокусы внуку герцога, и позвать огонь только для своей дочери. Но он остался на месте, незаметный в толпе, и смотрел, как она приглаживает ладонью волосы в точности, как мать, как незаметно потирает переносицу и переминается с ноги на ногу, как будто ей хочется танцевать среди толпы внизу, а не гордо стоять на высоком помосте.

— Сожри его, мишка! Сожри на месте! Он и правда вернулся, и что? Ты думаешь, он заглянул к старому другу?

Сажерук обернулся так резко, что чуть не слетел со своей бочки. Внизу стоял Черный Принц с медведем за спиной и смотрел на него. Сажерук надеялся встретить его здесь, в толпе, чтобы не идти в лагерь комедиантов, где все будут расспрашивать, где он пропадал… Они знали друг друга с тех пор, когда обоим было не больше лет, чем внуку герцога там, на помосте, — бездомные сироты, прибившиеся к комедиантам, повзрослевшие до времени, — и Сажерук скучал по этому смуглому лицу почти так же сильно, как по Роксане.

— Он меня правда сожрет, если я слезу с бочки?

Принц рассмеялся. Смех у него был такой же беззаботный, как прежде.

— Может быть. Он же видит, как я зол на тебя за то, что ты до сих пор не заглянул ко мне. И потом — ты же опалил ему шкуру в прошлую вашу встречу.

Пролаза на плече у Сажерука выгнул спину, когда его хозяин спрыгнул с бочки, и возбужденно затявкал ему в ухо.