Новый американский молитвенник - Люциус Шепард

В футляре оказался театральный бинокль. Мой спутник навел его на Тадж-Махал и стал рассматривать. Потом сухо рассмеялся и протянул бинокль мне:

— Хочешь взглянуть на него за работой?

— Да нет, что-то не хочется.

— А парень сегодня в ударе. — Он снова поднес бинокль к глазам и еще раз заглянул в темное нутро Тадж-Махала, а потом похлопал ладонью по рулевому колесу. — Ладно, поехали. С полчаса у нас есть, как раз доберемся куда надо.

— Так ты не это мне хотел показать?

— Это часть первая. А теперь посмотрим вторую.

— Даррен… — сказал я. — Попробую звать тебя по имени, ладно? Хотя и прекрасно знаю, что оно не настоящее.

Он склонил голову, как будто я оказал ему большую честь.

— Так что я должен думать, Даррен? Насчет твоей слежки за Тритом? Тебе какая от этого выгода?

— Сложный вопрос. Может, мы пока поедем, а я по дороге расскажу?

Он велел мне править в пустыню, и я без долгих разговоров повернул туда, ведя «субурбан» по двухполосному шоссе, которое сначала карабкалось между крутыми скалистыми уступами в гору, а потом сквозь океан полыни и кактусов побежало вниз.

— Так вот, насчет моей выгоды, — заговорил Даррен. — Именно сейчас я ее и получаю. Только не в том смысле, какой ты имеешь в виду.

— Да? А какой смысл я имею в виду?

— Тюремный. А мой интерес не такой прагматический. Ты влип, я хочу помочь. Потому что уважаю тебя и верю в твою книгу.

— Знаешь, — сказал я, — эту песню я уже слышал. Ты влипаешь, тут приходит какой-то парень и помогает тебе, просто так… ну, просто потому, что он такой парень, и все тут. А потом он же с парой дружков подходит к тебе где-нибудь в душе и просит о маленьком таком одолжении.

— Можешь меня не перебивать? Слушай. — Он слегка добавил мощности кондиционеру. — Никакого кайфа от добрых дел я не получаю. И даже не пытаюсь делать вид, будто это так. Все, что меня волнует, это эстетика. И еще история. Подъем новой американской церкви. Я хочу стать его частью.

— Ага. Понятно.

Даррен расстроенно вздохнул.

— Одного ты, кажется, так и не понял: новый стиль — это не чушь какая-нибудь. Ты с самого начала не мог этого принять. Так и мотаешься между верой и неверием. Эта двойственность видна на каждой странице твоего «Молитвенника». Потому-то ты так и преуспел. Людям до смерти надоели проповедники, которые делают вид, будто знают ответы на все вопросы. Они не ищут больше человека верующего, они ищут человека сомневающегося. Человека, который скажет им: может быть, это сработает, может быть, вот так правильно. Кого-нибудь, кто предложит им все, что предлагает старая религия. Спасение во всех смыслах, от физического до духовного. Проповедника, который сам грешил — и перестал. Новый текст, другое Евангелие. Им это нравится. Но что их больше всего привлекает, так это твой отказ от ответственности. Ты говоришь им: «Я не знаю. Может быть. Возможно». И они понимают, что ты им не лжешь, и тем быстрее обращаются в твою веру. Ты докопался до самой глубинной жилы американского скептицизма. Ты придумал жульничество, которое публично само себя подвергает сомнению. Ты втянул в это дело сомневающихся всех возрастов, рас и званий и превратил их в верующих, торгуя священным цинизмом. И вот тут-то и наступает самая красота — твой продукт работает. Ты сам — живое подтверждение собственной теории. Ходячая реклама самого себя. И вот почему, черт побери, ты — мой герой.

Может, он ответил на мой вопрос, а может, и нет, но фокус он мне точно сбил: в его простой, незамысловатой речи, похоже, не было ни капли лести, напротив, он как бы подчеркивал, что мое достижение даже менее значительно, чем он говорит, а слова вроде «героя» или «гения» из его уст звучали ясно и недвусмысленно, как диагноз, будто мое достижение казалось ему случайностью, чем-то неважным, героическим деянием муравья, который побрел куда глаза глядят и вернулся в муравейник со следами новой, чудесной пищи на лапках. Теперь, когда мои подозрения отчасти утихли, я спросил, каким образом интрижка Трита с Люси Райнер, женщиной, с которой его время от времени видят на публике, поможет решить мою проблему. Он отмахнулся от меня, сказав, что я сам пойму, как только начнется часть вторая, и замолчал, глядя на пробегавший за окном песок. Время от времени я косился на него, не затем, чтобы завязать разговор снова или посмотреть, все ли с ним в порядке, а просто удостовериться, что он никуда не исчез. Хотя в прошлом от одного его вида меня бросало в дрожь — я, впрочем, не был вполне уверен, что он именно тот человек, которого я встречал в пустыне за «Аризонским безумием», возле мотеля «У Дженни» и в других местах, — теперь, оказавшись с ним рядом, я осознал, что он, в отличие от других людей, кажется каким-то не совсем настоящим. У него отсутствовало тяготение, в нем не было энергетического канала. От него не шли никакие вибрации. Он был как мешок пустоты в человеческом обличье. Мне даже подумалось, что, пока я не смотрю на него, он рассеивается словно туман и только давление моего взгляда заставляет частицы его тела держаться вместе. Едва эта мысль пришла мне в голову, как в ней зароились новые подозрения: уж не сидит ли рядом со мной какой-нибудь псих, или маньяк-убийца, или кто пострашнее. Я живо представил себе, как, притормаживая перед следующим поворотом, открою водительскую дверцу, выкачусь из нее плечом вперед на дорогу и, спешно поднимаясь на ноги, увижу, как мой «субурбан» исчезает в огненном кольце, вспыхнувшем над дорогой.

Когда мы углубились в пустыню миль примерно на двадцать, от основной дороги влево свернула грунтовка. Подчиняясь указаниям Даррена, я поехал по ней и остановил машину через четверть мили. Мы вылезли и прошли пешком еще сто ярдов до вершины заросшего кустарником каменистого утеса, возвышавшегося над полоской рыжевато-коричневого песка, посреди которой лежал плоский розоватый камень, похожий на римское ложе периода упадка, какие показывают в фильмах. В длину он был футов пятнадцать-двадцать. Взглянув с утеса вниз, мы обнаружили, что стоим почти прямо над камнем на высоте примерно третьего этажа.

— Ну? — сказал я.

— Он сейчас приедет.

— Откуда ты знаешь?

— Он всегда так делает. Сначала трахает мисс Люси, потом приезжает сюда и делает свою штуку. — Даррен закурил и с наслаждением выдохнул. — Падай куда-нибудь. Нечего тут торчать, а то еще увидит.

Мы сели лицом друг к другу на каменистой площадке чуть пониже вершины. Ветер стих; на небе ни облачка. Казалось, во Вселенной не осталось ничего, кроме этой скалы, голубого простора над ней да россыпи пыльных кустарников, а мы среди всего этого были как два призрака, которые встретились в следующей жизни, чтобы вести долгий и нудный разговор. Указательным пальцем я отшвырнул несколько каменных крупинок в сторону и начал изучать рисунок камня. Даррен курил. Наконец он сказал:

— Ну что, есть еще вопросы?

— Вопросы, говоришь? Ну конечно есть. Море вопросов, — ответил я. — Например, кто был тот чокнутый сукин сын, который придумал кредитные карточки?