Горби. Крах советской империи - Строуб Тэлботт

* * *

Слушая этот смелый план, я подумал, насколько же быстро все переменилось. Я и представить себе не мог, что всего через год Литва станет свободной. Два, даже три года – и то были бы чудом.

Но дело заключалось не в том, реалистичны ли сроки, намеченные моими посетителями, а в том, что передо мной – серьезные, опытные люди, которые безо всяких традиций, безо всякого обучения провели успешную политическую кампанию, когда – впервые в их жизни – для этого представился случай. Они вполне настрадались под Советами, чтобы не питать никаких иллюзий в отношении строя, на который они замахнулись. И все же они явно рассчитывали победить.

Но не это навело меня на мысль о значительности перемен. Я давно знал, что большинство прибалтов хотят независимости. В этом никакой перемены не было. Новым было бесстрашие, с каким они говорили о своих намерениях. Еще три-четыре года назад тюремный лагерь или сумасшедший дом были бы уготованы всякому, кто призывал к отделению. Сорок лет назад за это полагалась пуля в затылок.

Ныне же лидеры организованной политической группы, не зависимой от Коммунистической партии, не только осмеливались говорить и писать о выходе из СССР, но во имя достижения этой цели рисковали своей карьерой, а может быть, и жизнью. Больше всего меня поражало то, что они пришли на беседу с послом Соединенных Штатов, подвергаясь риску быть обвиненными в государственной измене за разглашение иностранной державе того, что было у них на уме.

То были поступки психологически свободных людей, и с того самого дня 1989 года я никогда не сомневался в том, что они одержат победу – не в каком-то очередном поколении следующего века, а еще до окончания века нынешнего.

Победу они одержат, но какой ценой? Не спровоцируют ли они неандертальцев из среды Коммунистической партии, КГБ и военщины расправиться с ними силой? Всего несколькими неделями раньше китайцы продемонстрировали, как эффективно, по крайней мере, на какое-то время действует кровавое побоище. Но, если будут предприняты попытки сокрушить Литву и другие прибалтийские государства, это скорее всего развяжет гражданскую войну и приведет к возобновлению холодной войны на международной арене. Это повышало риск для всех нас.

– Какой, по-вашему, будет реакция советских властей? – поинтересовался я.

– О, они все сделают, чтобы зажать нас. Но мы верим: если мы не поддадимся на провокацию, мы добьемся успеха. Им пришлось бы убить тысячи, возможно, десятки тысяч, чтобы остановить нас. Если же они это сделают, то конец перестройке, конец Горбачеву. Думаем, им это известно.

– Что вы имеете в виду, говоря «поддаться на провокацию»?

– Ответить силой на силу. Они попытаются подтолкнуть нас к насилию, а затем использовать нашу реакцию как предлог для ввода в действие войск. Тяжелейшая для нас задача – убедить наших людей, в особенности некоторых наших молодых людей, что победить мы сумеем только сохраняя мир и порядок. Претерпеть лишения, оскорбления и даже насилие потребует больше мужества, чем схватиться за оружие и пальнуть в ближайшего солдата.

– Значит, вы действительно думаете, что это получится?

– Да. При каждом шаге на этом пути Горбачев будет сталкиваться с выбором: либо позволить нам еще чуть-чуть продвинуться навстречу нашей цели, либо покончить со всей своей политикой, а вместе с нею, возможно, и с собственной властью. На сей раз инициатива у нас, и мы не намерены ее терять…

В России к концу этого года реформаторам стало легче дышать. Реформистские редакторы руководили «Аргументами и фактами», «Московскими новостями», «Огоньком», «Известиями» и «Литературной газетой». Даже «Правда» сменила руководство: ее консервативный редактор, Виктор Афанасьев, в октябре был заменен философом Иваном Фроловым, личным другом Горбачева. Совместные усилия мужественных журналистов, редакторов и ученых позволили разоблачить множество ужасов и скандалов прошлого, которые в прежние времена сметались в Оруэллову «дыру памяти».

Так было в случае с массовым убийством НКВД польских офицеров в Катынских лесах под Смоленском. Десятилетиями советское правительство убеждало, что поляков убило гестапо после того, как немцы захватили эту территорию, и что утверждения о причастности НКВД это попросту антисоветская пропаганда, запущенная нацистами.

В 1989 году «Московские новости» опубликовали статью, содержавшую доказательства, безошибочно указывавшие на вину Сталина. Польский офицерский корпус, практически целиком плененный Советской армией вслед за разделом Польши, был уничтожен по его приказу, дабы не дать возродиться после войны «буржуазной» Польше. По большей части польские офицеры были не кадровыми профессионалами, а резервистами: юристами, врачами, бизнесменами. Лишенную своей «буржуазии» Польшу можно было бы, когда настанет время, обратить в «государство рабочих», послушное Советскому Союзу. Такой была «логика» марксистской классовой борьбы в искаженном сознании Сталина.

Статья в «Московских новостях» была явно нацелена на то, чтобы побудить власти признать то, что случилось. В конце концов, польские коммунисты уже сходили со сцены. Гораздо труднее пришлось бы при налаживании нормальных, дружественных отношений с Польшей, если бы Советский Союз продолжал отрицать очевидное.

Но советское правительство колебалось. Впрочем, к концу октября нами был получен сигнал, свидетельствовавший, что официальное признание случившегося не за горами. До своего прибытия в Москву Збигнев Бжезинский попросил разрешения побывать в Катыни, на месте, где совершались убийства. Неожиданно советский МИД ответил согласием и даже фактически организовал посещение. Бжезинский попросил меня сопровождать его в знак того, что правительство США заинтересовано в полном раскрытии тайны. Я, разумеется, с готовностью согласился.

Когда мы прибыли к одному из захоронений, где стоял памятник, то стали свидетелями трогательной сцены.

На нескольких автобусах приехали поляки, многие из которых были родственниками убитых офицеров, чтобы почтить умерших в День всех усопших. Памятник был возведен Советским правительством, и на нем значилось, что он установлен на могиле польских офицеров, убитых гестапо в 1941 году. Кто-то закрыл «гестапо» и «1941» написанными от руки буквами и цифрами «НКВД» и «1940». Советские хранители не убрали эти поправки с памятника.

Католический священник призвал приехавших поляков к молитве, а мы склонили головы, эмоционально опустошенные чудовищностью преступления, содеянного на этом месте.

Когда мы отошли от могилы, к нам подошел русский тележурналист и попросил Бжезинского дать интервью. Тот согласился и сделал красноречивое заявление, призвав советское правительство признать зверское преступление. Политика Сталина принесла страдания и Советскому Союзу и Польше, сказал Бжезинский, и признание этого факта заложит основу для советско-польского примирения. Меня попросили высказаться, но я мог лишь повторить слова Бжезинского и добавить, что, лишь осознав собственное прошлое, советский народ окажется способен никогда не допустить повторения подобных ужасов.