Земля обетованная - Татьяна Николаевна Зубачева

я и подумал, что лучшего места не найти. Как, тётя Сима?

– Конечно, Ваня, – Серафима Панкратьевна налила ему ещё чаю. – Мансарда свободна, – и улыбнулась. – Я была уверена, Ваня, что ты вернёшься, и крестнику твоему всегда и стол, и кров будет, – и ему: – Бери варенье. Это крыжовенное. Ел?

– Нет, – он улыбнулся. – Спасибо. Очень вкусно.

– Ну так ещё клади, и печенья бери, не стесняйся.

Он пил чай с ярко-зелёным вареньем и маленькими золотистыми кругляшами и слушал. А потом… потом он понёс свои вещи наверх, в мансарду. Комната ему сразу понравилась, он только подумал – тоже сразу – как это доктор Ваня в ней помещался? Или тогда похудее был? Вещи разбирать он не стал, просто поставил на пол чемодан, положил рядом мешок и стоял, оглядываясь по сторонам. Так… так он теперь кто? Квартирант, жилец? Доктор Ваня назвал его своим крестником, да, но… но ведь это тоже родство, значит – он только сейчас подумал об этом – значит, он и доктор Ваня что, родственники? Значит… он не додумал, потому что его позвали вниз.

– Проводи меня до автобуса, Андрей.

– Конечно, Иван Дормидонтович.

И когда они вышли на улицу, он сразу спросил:

– Иван Дормидонтович, кто я им?

Доктор Ваня улыбнулся.

– Умеешь ты вопросы задавать, Андрей. Понимаешь, одному тебе будет слишком трудно, а в общежитии тебе не дадут нормально учиться.

– Нет, Иван Дормидонтович, я не о том. Я… квартирант, да? Я не хочу жить задаром. Сколько я должен платить?

– Сто в месяц осилишь?

Он на секунду задумался, прикидывая, и кивнул.

– Да. Но…

Доктор Ваня улыбнулся.

– Со временем ты всё поймёшь, Андрей.

И тут у него вырвалось:

– Я думал, мы вместе будем жить… – и осёкся, слишком поздно сообразив, как это можно понять.

Но доктор Ваня не обиделся.

– Нет, Андрей. Тебе пора начинать самостоятельную жизнь. Я буду жить в Царьграде, – и улыбнулся. – Ничего, найдём время для философии.

Они ещё постояли на остановке, ожидая автобус. Доктор Ваня помог ему разобраться в расписании, подошёл автобус, доктор Ваня сел и уехал, помахав ему на прощание в окно рукой, а он побрёл обратно. Было уже сумеречно, не вечер, а перед вечером, из-за заборов голоса и смех… Вот так, теперь он будет здесь жить. Ему надо привыкнуть, убедить себя, что это хорошо, что он не хочет другого…

…Андрей выключил воду, аккуратно сдвинул внутренний занавес из прозрачной плёнки и перешагнул из душа на пушистый коврик, снял с крючка такое же мохнатое полотенце и стал вытираться. Сквозь цветастую наружную занавеску просвечивало, и он выключил лампу в душе. Круглый стеклянный шар на стене сразу стал из молочного серым. В цветном полумраке он вытерся, натянул трусы и, широко отдёрнув занавеску, стал убирать комнату. Застелил постель, аккуратно расправив зелёное, как молодая листва, покрывало. Вот так, а спущенный край закрывает задвинутый под кровать чемодан. Так-то у него всегда порядок, книги на этажерке, одежда в шкафу, бельё в комоде… всего, правда, по чуть-чуть, но и он же только начал своё обзаведение. Оделся он «по-воскресному». И вовремя.

– Андрюша, – позвал его снизу голос Устиньи Капитоновны.

– Иду, – откликнулся он, скатываясь по узкой поскрипывающей лестнице. – Доброе утро.

– Доброе утро, – улыбнулась Устинья Капитоновна. – Долго спишь, самовар уж когда готов был.

Говорила она строго, но улыбаясь. И Андрей улыбнулся в ответ.

И Серафима Панкратьевна улыбнулась ему и тоже сказала, что он долго спит.

– Опять, небось, до полуночи читал.

Она не спрашивала, но Андрей с улыбкой кивнул и сел за стол.

– Да, очень интересная книга.

– Ну, и слава богу.

Андрей сообразил, что опять забыл, садясь за стол, перекреститься и у себя с утра не помолился, а ведь ему Устинья Капитоновна говорила… Серафима Панкратьевна заметила и поняла его смущение.

– Ничего, Андрюша.

– Ничего, – эхом подхватила Устинья Капитоновна, ставя на стол блюдо с пирожками. – Главное – жить по-божески, Бог всё видит, а к обедне с нами сходишь, там и замолишь грех.

Андрей молча кивнул: рот был занят горячим и необыкновенно вкусным пирожком.

– Крёстный твой тоже редко в церковь заглядывал, а человек божеский.

Божеский человек… Андрей смутно представлял смысл похвалы, но это похвала, и он снова кивнул, соглашаясь и с похвалой доктору Ване, и с предложением пойти к обедне. В церкви ему было интересно, и хор красивый, и… и не каждое же воскресенье, у него и другие дела есть, дежурства там, поездки в Царьград, ещё что-нибудь… но сегодня, конечно, пойдёт.

– Как всё вкусно, большое спасибо.

– На здоровье, Андрюша. Ещё творожку возьми.

– Спасибо, – Андрей с улыбкой покачал головой. – Я уже сыт, правда.

Его всегда, угощая, не заставляли, и сейчас Серафима Панкратьевна только и сказала:

– Ну, как сам знаешь, Андрюша. Отдохни пока. А как заблаговестят, и пойдём.

– За…? – переспросил он, запнувшись на первом же слоге.

– А как зазвонят, – объяснила Устинья Капитоновна, убирая со стола. – Благовест называется, понял?

– Д-да, – не слишком уверенно ответил Андрей.

Столько новых слов… Иногда он терялся в них. Устинья Капитоновна сейчас займётся обедом, а Серафима Кондратьевна… пойдёт в сад?

– Я… я могу помочь?

– Спасибо, Андрюша, отдыхай.

– В воскресенье грех работать, – веско подтвердила Устинья Капитоновна, накрывая стол вышитой скатертью и ставя в центр вазочку с цветами.

– А… а как же, а если дежурство?

– Ну, так это ж людям помощь, Андрюша, здесь греха нет.

Андрей кивнул, соглашаясь. Оглядев убранную столовую, Устинья Капитоновна ушла на кухню. Андрей, ещё раз поблагодарив за завтрак, поднялся к себе, в свою комнату. Да, это действительно его комната. Странно, ведь он – жилец, квартирант, а комната – его. Там, в Спрингфилде, он ни на минуту не забывал, что жильё временное, не его, а здесь… надо будет спросить парней, скажем, Эда или Майкла, как это у них. У Криса-то всё ясно: где Люся, так ему и дом, и Родина.

В углу – Андрей уже знал, что его называют «красным», но всё ещё не понимал почему – висела икона, обрамлённая вышитым полотенцем. Андрей встал перед ней и, старательно крестясь, прочитал заученную ещё с голоса Тёти Паши молитву: «Богородице-дево, радуйся…». Слова он понимал плохо, да и не старался понимать, а делал всё это: ходил в церковь и молился, чтобы доставить удовольствие Серафиме Панкратьевне и Устинье Капитоновне. Ему нетрудно, а им приятно. Чем же заняться? Почитать? Но солнце такое, и тепло… Его неудержимо потянуло в сад. А… а, ну, если работать нельзя, он в беседке с книгой посидит.

Андрей перебрал книги на этажерке. Рейтера…