Платье от Фортуни - Розалинда Лейкер

Словно прочитав его мысли, Жюльетт, наконец, повернулась к доктору и пристально взглянула прямо в глаза.

– Мы с Николаем хотели прожить вместе всю оставшуюся жизнь. И знаете, ничто не способно ни в нем, ни во мне поколебать это решение.

– В таком случае, для вас настало время сосредоточиться исключительно на благополучии будущего ребенка. Слабая надежда, что может свершиться какое-нибудь чудо, которой вы тешили себя до сих пор, теперь окончательно рухнула.

Девушка неуверенно покачала головой, смахнув слезы, которые все еще текли у нее по щекам.

– Неужели у меня действительно оставались какие-то надежды, где-то там, на дне моей души, несмотря ни на что? Не уверена. И, наверное, никогда не узнаю, – она медленно поднялась, подошла к балюстраде лоджии, рассеянно всматриваясь в бескрайний горизонт итальянского пейзажа, открывающийся перед ней.

Доктор Морозини продолжал сидеть в кресле, пока она пыталась до конца осмыслить послание сестры и свое собственное состояние, вызванное им. Но заметив, что беззвучный плач не прекратился, и слезы по-прежнему текут по ее щекам, Морозини встал и подошел, протягивая носовой платок. Она вытерла глаза. Доктор понял, что подошел как раз вовремя: Жюльетт приняла какое-то решение. Сложив руки на груди и опершись на край каменной балюстрады, он ждал, пока она заговорит.

– Теперь я свободна, – сказала Жюльетт спокойно. – Не от Николая, как полагает сестра, ибо, как он сам однажды сказал, мы связаны с ним навеки, и я знаю, что это так. Моя свобода – это возможность вырастить ребенка в тех идеалах, за которые борется Николай в своей стране, – она слегка пожала плечами, как будто извиняясь. – Вам, наверное, кажется, что я говорю загадками, но вы ведь так мало знаете о моей жизни до приезда сюда.

– Я примерно представляю, хотя, конечно, не могу знать подробности, – он старался избегать каких-либо намеков, что ему хотелось бы услышать эти подробности, но в тайне надеялся: когда-нибудь Жюльетт расскажет ему все. С самого начала доктор воспринимал девушку как притягательную загадку, и интерес к ней с каждым днем усиливался.

– Теперь я знаю наверняка, что не могу вернуться в Париж, – в голосе прозвучала твердость, – не могу оставить своего ребенка. Для меня это совершенно неприемлемо, и я никогда не изменю своего решения.

– Но ведь что-то вызывало в вас сомнения. Что?

– Я боялась, что Николай может предъявить такие требования, которым не смогу противиться, – она заметила, как на лице доктора появилось озадаченное выражение. – Наверное, мне следует кое-что рассказать вам о тех обстоятельствах, которые изменили его и мою жизнь. Очень хотелось, чтобы вы поняли. Вы так добры ко мне.

– Жюльетт, вы моя пациентка. И все, что я делаю – для вашего же блага.

Когда Жюльетт коротко пересказала основные факты своей жизни, доктор согласился, что возвращение в Париж будет ошибкой. Кроме того, у Морозини были и свои причины так думать. Он не любил баронессу де Ландель за высокомерие и вечную раздраженную неудовлетворенность всем и вся, он жалел ее несчастного мужа, выздоровлению которого помешало желание баронессы вернуться в Париж. Деревенская тишина и покой ее не устраивали. Жюльетт тоже слишком долго находится в ее власти. Нетрудно предвидеть, что всю будущую жизнь ребенка баронесса свяжет с интересами ателье Ландель, он превратится всего лишь в еще одно средство процветания ее любимого детища. Какие бы этот ребенок ни лелеял мечты и ни строил планы, вступая в сознательную жизнь, все будет беспощадно и цинично уничтожено баронессой, не побрезгующей для этого ничем.

– Ну что ж, теперь, когда Париж остался позади, где же вы думаете начать все заново?

Жюльетт бросила взгляд в сторону гор.

– Это зависит от ряда вопросов, которые мне еще предстоит решить. Но, доктор, – добавила она с улыбкой, но вполне серьезно, – я обещаю, вы будете первый, кто об этом узнает.

Когда Морозини ушел, Жюльетт написала два письма. Первое было адресовано Денизе, в нем Жюльетт настаивала на своем первоначальном решении никогда не расставаться с ребенком и попытаться зарабатывать на жизнь самостоятельно. Она также умоляла сестру не разрывать родственные отношения, так как эта связь за время, проведенное вместе, стала значить для нее очень много. Запечатав письмо, Жюльетт подумала, что теперь Дениза может в любую минуту появиться в Каза Сан Джорджо, преисполненная гнева, но какой бы ни была буря, она все равно со временем утихнет. Денизе не удастся добиться своего.

Второе письмо предназначалось для Фортуни. В нем Жюльетт сообщала о своих обстоятельствах и спрашивала, не найдется ли для нее место швеи в его ателье, надеясь, что Фортуни, знакомый с ее мастерством, не откажется принять на работу. Написав адрес на конверте, она добавила: «Лично в руки», так как понимала – письмо должно быть прочитано только маэстро, и надеялась, что он отнесется к ней с уважением, и, хотя бы в течение какого-то времени, согласится сохранить инкогнито Жюльетт.

В тот же день Антонио, отправившись на своей повозке в Лукку за продуктами, отослал оба письма.

Каждый день Жюльетт ждала ответа на свои письма. Первым пришло послание от Денизы, совершенно проигнорировавшей все, что написала сестра, и посвятившей свой ответ исключительно деловым вопросам, кроме последней строки. В ней Дениза сообщала, что слышала о странных фантазиях беременных женщин, но как только родится ребенок, к Жюльетт снова вернется ее природное благоразумие. В постскриптуме Дениза просила сестру как можно скорее выслать ее последние модели.

Жюльетт вздохнула, она быстро утомлялась в последний месяц беременности, и почувствовала себя не в силах писать что-либо еще по этому поводу. Как Дениза может так слепо верить во всесилие своей железной воли, настолько, чтобы даже отбросить, как не имеющее никакого значения, возможно, самое важное из писем, когда-либо написанных Жюльетт?

Девушка продолжала работу над моделями, которые требовала Дениза, и не теряла надежды, что придет ответ от Фортуни. Но письма все не было.

Понимая, что время уходит, Жюльетт вернулась к плану, впервые пришедшему ей в голову еще во Флоренции. В городе было несколько элегантных магазинов одежды, и как только она немного оправится после родов, съездит туда на денек и попробует найти работу. Жюльетт понимала, нужно приготовить образцы своих моделей, к тому же, у нее были несколько превосходно сшитых платьев, привезенных из Парижа. Эти размышления невольно заставили вспомнить дельфийское платье, она не смогла оставить его в Париже, несмотря на мучительные воспоминания, которые оно вызывало. Теперь это платье подошло бы идеально, множество мелких складок удачно скроют раздавшуюся за последние месяцы фигуру, но она не могла представить себе, что когда-нибудь снова наденет его.

Хотя обилие цветов в садах, спускавшихся террасами по склонам холма, все еще радовало взор разнообразием красок, в природе уже чувствовалось осеннее томление. Дни становились прохладнее, часто с утра и до позднего вечера шли затяжные дожди. После недели сырой дождливой погоды вновь наступило несколько теплых дней. Светило скудное послеполуденное солнце. Жюльетт медленно прохаживалась по ступенькам Каза Сан Джорджо, держась за каменную балюстраду парапета. Она соскучилась по свежему воздуху за те дни, когда безвылазно сидела на вилле, поспешно завершая последние модели, чтобы отослать их в Париж. До родов оставалось всего несколько дней.