Женщина с большой буквы Ж - Эльвира Барякина

У меня нет ни слов, ни мыслей. Похороны завтра.

[13 апреля 2006 г.]

Я втайне надеялась, что Зэк пойдет со мной на похороны. Но он сказал, что у него съемки рекламы майонеза. Сердце отказывалось понимать: Лука умер, а у этого один майонез в голове!

Уже потом, задним числом я осознала, почему Зэк отказался. Он не мог смотреть, как я буду убиваться по бывшему мужу.

…Луку хоронили в закрытом гробу. Народу было много, многие пришли с детьми. Малышне надоело ждать, пока подъедет священник, и они носились по кладбищу.

Я смотрела на Терису и Джо. К ним подходили, утешали, но они ничего не понимали. Как это – растить ребенка, петь ему песенки, менять штаны, лечить… Устраивать дни рождения и доверять ключи от машины… А потом – хоронить?

Кто виноват в этом?

Лука всю жизнь был толстокожий медведь. Он мог снимать убитых и не сходить с ума. Он мог ехать на войну и не думать о родных. У него полностью отсутствовала способность примерять ситуацию на себя, и в глубине души он не верил, что с ним может случиться плохое. Так дети, бегавшие вокруг, не верили в смерть.

Ко мне подошел Бобби, журналист, для которого Лука снимал фоторепортажи.

– Почему он опять поехал в Ирак? – спросила я.

Бобби шмыгнул носом.

– Оттуда совестно уезжать. Мы, иностранцы, можем улететь домой, а иракцам лететь некуда. Они каждый день живут в этом аду. Их каждый день взрывают, у них литр бензина стоит доллар – да и то в очереди нужно стоять.

– А смысл? Вы все равно им ничем не поможете.

– Смысла нет. Мы можем только рассказывать об их бедах. Но возвращаться все равно нужно. Это как… Вот представь, ты болеешь, тебе очень плохо, а рядом сидит кто-то и держит тебя за руку: «Не бойся, я с тобой!» Мы показываем, что до них есть дело.

Бобби смотрел на край новенького гроба и рассказывал:

– Самолеты в Багдад прибывают из Иордании. Чтобы не угодить под ракету, лететь приходится на высоте тридцать тысяч футов и только потом, уже над самым аэропортом, спиралью нестись вниз. На машине – до Зеленой зоны. Это самое безопасное место в Багдаде – там находятся правительственные офисы и резиденции дипломатов. Но дорогу до блокпоста называют «Шоссе Смерти». Исламисты ходят туда как на работу – взрывать и обстреливать конвои.

Если едешь по городу, упаси Господь пристегиваться. Жвачка, наушники и ремни безопасности – верный признак иностранца, а с иностранцами разговор короткий. Даже торговцев, которые продают импортные товары, и то убивают.

В Багдаде правят не американцы и уж тем более не правительство. Хозяевами улиц являются всевозможные вооруженные группировки. Каждая из них сражается за свое: кто против суннитов, кто против шиитов, кто против иностранцев, кто против богатых, кто против бандитов, кто против их жертв.

– В Ираке идет гражданская война, – вздохнул Бобби. – Свободы, разумеется, стало больше: хочешь – смотри спутниковое телевидение, хочешь – митингуй сколько влезет. Но жить стало труднее всем, кроме курдов. У них, на севере, экономический бум, и туда многие уезжают. Там можно отправлять детей в школы.

– В Багдаде в школы не ходят?

– Ходят. Но в столице самый доходный бизнес – похищение людей. Схватить могут кого угодно и когда угодно. Богачи живут в сараях и ездят на битых драндулетах. Если боевики узнают, что у тебя есть деньги, похищение практически гарантировано. Сейчас даже женятся потихоньку, чтобы посторонние ничего не знали.

– Полиция бездействует?

– В полиции служат те же боевики. Им корочки нужны для того, чтобы безнаказанно грабить и убивать «неверных». Американцы там болтаются между небом и землей. Наши морпехи хороши, когда надо провести военную операцию, а как дело доходит до полицейских функций – они пас. Их не тренировали для этого, да и как можно быть полицейским в стране, где ты не знаешь ни языка, ни обычаев?

Я вспомнила массовые антивоенные демонстрации, гремевшие по всей Америке.

– Иракцы знают, что мы протестовали против войны?

Бобби усмехнулся:

– Две недели назад я разговаривал с курдским старейшиной. Он сказал, что те, кто хочет вывести войска, либо безумцы, либо сторонники Саддама.

– Ого!

– Так не все думают. Для многих мы – воплощение зла. Чтобы стать террористом-смертником, записываются в очереди. По стране полно фанатиков, которые считают, что Аллах послал их убивать американцев. Ребята из «Тайм» недавно брали интервью у одного из них. Его спросили: «За что ты борешься?» Он ответил: «Во-первых, за ислам, во-вторых, чтобы стать мучеником и, в-третьих, за свою страну». Они хотят создать мусульманское государство, где не будет искушений Запада. Зачем им это нужно, они не думают: сначала сделаем, потом разберемся. При этом никто из них не собирается дожить до этого счастья.

– Так ведь гибнут-то в основном иракцы!

– Ничего страшного: они попадают в рай.

Приехал священник, и начался молебен. Ветер трепал рубашки и платья.

– Пепел к пеплу, прах к праху.

– Аминь.

– Зачем, Бобби? Что он изменил своей смертью?

– Смертью – ничего, а жизнью – очень многое.

Поцеловав меня, Бобби пошел прочь. Это привычка иракской войны – не задерживаться в толпе дольше положенного.

[14 апреля 2006 г.]

Я сижу над компьютером грустная:

Моя муза – халтурщица вздорная.

Без нее моя проза – безвкусная

И поэзия – малосъедобная.

[15 апреля 2006 г.]

Я сидела вместе с Полом в суши-баре и неумело гоняла рис по тарелке. Что хотите делайте, но есть с помощью палок – это все равно что пить из дуршлага.

– Лука – дурак, – жаловалась я. – Он ведь жизнь родителям поломал! А у Терисы вчера еще одно несчастье приключилось: их отдел сократили. Ей, конечно, страховка положена за сына, без денег она не останется. Но дело не в деньгах! Когда человек всю жизнь проработал на одной и той же фабрике, для него увольнение все равно что ампутация.

– Что за фабрика? – спросил Пол.

– Знаешь, ватные палочки, которыми в ушах ковыряют? Вот они их делали. А теперь все производство переводят в Китай.

– Ты ходила к Терисе?

– Ей со мной тяжело. Она как на меня посмотрит, сразу Луку вспоминает. А тут еще Джо орет, что она сына сгубила: записала его в детстве в бойскауты, вот он и свихнулся на поиске приключений.

Плохое настроение – как бег под горку: чем дальше, тем труднее остановиться.

– Всех ненавижу, – ворчала я. – Книжка в России вышла – хоть бы один критик заметил.