Тяжелый свет Куртейна. Зеленый. Том 2 - Макс Фрай

Узнал, но имя не вспомнил; впрочем, он и не был уверен, что знал, как зовут эту женщину в вязаной шапке с цветными помпонами, один в виде цыпленка, второй – голова кота. Как она приветливо улыбалась и говорила: «Здесь продают горячий белый мускат, вы когда-нибудь пробовали?» – помнил. И как сам соловьем разливался, приглашая ее на выставку, тоже помнил. Но на выставку она не пришла. Вряд ли они разминулись, пока шла выставка, Зоран сидел в галерее, как пришитый, от открытия до закрытия, не пропустил ни дня, благо «Эпсилон Клауса» открыт для посещений только трижды в неделю – по воскресеньям, понедельникам и четвергам. Присутствовать было не обязательно, просто Зоран всегда любил наблюдать, как люди смотрят его картины, в такие моменты он словно бы видел свои работы чужими глазами, как впервые; в каком-то смысле и правда впервые – настолько по-новому они выглядели. Иногда совершенно неожиданные вещи начинал о них понимать.

Сказал, не поздоровавшись:

– Как же жалко, что вы не пришли на выставку. Я вас так ждал. А теперь уже поздно. Разобрали ее две недели назад.

Глаза у женщины стали огромные, чуть ли не больше помпонов на шапке. И совершенно круглые. Она явно тоже сразу его узнала, и Зоран этому очень обрадовался, хотя сам понимал, что это, скорее всего, ничего особенного не значит. Просто у некоторых людей хорошая память на лица, как у него самого.

– На самом деле еще как пришла, – наконец сказала она. – Просто в нерабочее время. Я только в тот вечер могла. Друг договорился с хозяином, взял ключ и меня провел. Спасибо ему за это. Вы какой-то совсем удивительный. Такая крутая выставка! Час там просидела, а дай мне волю, до утра бы осталась. Практически силой меня увели.

– Правда? – просиял Зоран. – Вы все-таки видели выставку? Специально договорились и пошли? И вам понравилось? Господи, как же я рад.

– В прошлый раз вы меня угостили глинтвейном, – сказала женщина. – А теперь чур я вас.

Зоран молча кивнул, лишь бы не спорить. Не об этом ему хотелось с ней говорить. Взял с прилавка горячую кружку, сказал:

– Я в прошлый раз слишком быстро ушел, жалел потом об этом ужасно. Но у меня тогда оставалась неделя до открытия выставки, и я, как это со мной обычно бывает, внезапно понял, что почти треть работ никуда не годится, нельзя их показывать, а значит надо быстро сделать несколько новых, чтобы не оставлять совсем уж пустых стен. Пахал почти круглосуточно, ни о чем другом думать не мог. И тогда убежал, потому что пока мы с вами пили глинтвейн, вдруг понял, что на одной картине, которую я считал законченной, обязательно должно быть пятно…

– Пятно – это такое серое с золотым на картине, где как бы дождь, но не льется сверху, а поднимается снизу? – спросила женщина.

Зоран изумленно кивнул. Не то чтобы он думал, будто незнакомка на самом деле не видела выставку и просто из вежливости врет. Но совершенно не ожидал, что она так подробно помнит картины, обычно зрители, даже самые благодарные, не запоминают ничего конкретного, только общее впечатление, и это на самом деле нормально, грех обижаться, поди запомни то, для чего в языке нет слов.

– Я ту картину с дождем и пятном не стал продавать, себе оставил, – наконец сказал Зоран. – Хотя обычно ничего специально не оставляю. Я как раз люблю, когда все скупают и уносят с глаз долой навсегда. Даже не из-за денег, просто мне так легче работать: что сделано – сделано. Отдал, забыл, выдохнул и дальше пошел.

Женщина серьезно кивнула. Было заметно, что она действительно понимает и одобряет такой подход. И Зоран спросил, ощущая себя идиотом, но иногда лучше выглядеть идиотом, чем потом локти кусать:

– Слушайте, а можно я вам ее подарю?

– Будьте осторожны, я же согласиться могу! – рассмеялась женщина.

И тогда Зоран вспомнил наконец ее имя – по какой-то невнятной ассоциации, словно бы эта женщина уже когда-то точно так же смеялась, и он в тот момент ее имя знал. В общем, то ли вспомнил, то ли придумал, но на всякий случай спросил:

– Вас же Люси зовут?

Та кивнула; Зорану показалось, встревоженно, но это закономерно: когда ведешь себя как полный придурок с человеком, который тебя пока совершенно не знает, странно было бы ожидать от собеседника полной невозмутимости. Не убежала подобру-поздорову, бросив кружку с недопитым глинтвейном, уже молодец.

– Я сам понимаю, что веду себя странно, – сказал он. – Но я не всегда такой псих. Обычно вполне нормальный. Просто сейчас волнуюсь и путаюсь. И от этого еще больше волнуюсь. Встретил вас и так рад! Как будто мы с вами сто лет назад потерялись, а теперь вдруг нашлись.

– Сто лет назад это все-таки вряд ли, – возразила Люси. – Я не так долго на свете живу.

– Да я тоже, – согласился Зоран. – Но может, мне приснилось, что мы потерялись? Во сне запросто могла пройти хоть целая тысяча лет! То-то я вам как-то сверхъестественно рад. И очень хочу подарить вам картину, но не только от радости, а потому что вы сказали про дождь. И еще потому, что я же именно рядом с вами понял, в каком месте там пятна не хватает, и убежал его рисовать. А потом страшно за это себя ругал. Не за пятно, оно-то как раз отличное, а что так быстро ушел. И еще за то, что вас зовут Люси, и я это вспомнил. И за этот невероятный глинтвейн, который без вас может вообще никогда не попробовал бы, я почему-то жуть какой консерватор в вопросах еды и питья. Уффф, вот теперь все сказал! – выдохнул он и рассмеялся от облегчения.

Люси тоже вместе с ним рассмеялась. И сказала:

– Ладно, давайте картину, если не передумали. Стану вашей вечной должницей, за такой подарок невозможно отблагодарить.

– Главное, чтобы вы не передумали! – воскликнул Зоран. – Поехали прямо сейчас? Правда, я без машины. Но трамваем отсюда до Заячьей улицы всего пять остановок. На самом деле недалеко.

В трамвае он достал из кармана жетоны, сказал:

– Заодно и долг вам отдам.

– Какой долг? – нахмурилась Люси.

– Так вы же в прошлый раз за мой проезд заплатили, – напомнил Зоран. – Я не мог отыскать жетон, а у вас лишний нашелся… Получается, тогда мы и познакомились? Точно не помню, но по логике, так. А потом мы оба вышли на остановке у ярмарки, и тогда вы рассказали мне про белый глинтвейн.

Люси посмотрела на него с таким недоверчивым удивлением, словно Зоран описывал, как они прилетели на ярмарку в космическом корабле. Но тут же улыбнулась, кивнула:

– Идет.

* * *

Стояли в конце вагона, смотрели в окно. Зоран по-прежнему так волновался, что тараторил, не затыкаясь. О том, как же это здорово, что у нас на всех улицах разные фонари, для художника это настоящий подарок: хочешь знать все про игру, оттенки и движения света, просто ходи по городу вечером и смотри. И об улице Примирений, освещенной не фонарями, а факелами, придешь туда ночью, увидишь пламя и дым, стоишь, глазам поверить не можешь, как будто оказался в каком-то сказочном ином измерении; вот, наверное, из-за этого я так долго не путешествовал, трудно уехать из города, который разнообразен, как целый огромный мир. И кстати об иных измерениях, – на этом месте Зоран сообразил, что может рассказать нечто по-настоящему интересное. – Я же совсем недавно впервые в жизни побывал на Другой Стороне, представляете? Раньше никогда туда не ходил, даже в детстве ни разу не провалился, и вдруг совершенно случайно попал. Шли с другом по улице, увлеклись разговором, не особо смотрели по сторонам, свернули в проходной двор, чтобы срезать путь с Лисьих лап на Совиных крыльев, а вышли почему-то на Другой Стороне. Друг тоже не понял, как это получилось, сказал, такое с ним в первый раз. Так странно там было! Про Другую Сторону чего только не рассказывают; послушать бывалых путешественников, так суровая она и унылая, но мне показалось, наоборот, похожа на удивительный сон. А как наш Маяк на Другой Стороне светится! Удивительный оттенок синего цвета, невыносимый для глаз и одновременно такой притягательный, что хочется смотреть на него бесконечно, еще и еще. Я сейчас постоянно про этот синий свет думаю. А когда закрываю глаза, он встает перед внутренним взором, словно навсегда отпечатался на внутренней стороне век. Ничего, кроме него, не могу рисовать, – признался Зоран и наконец заметил, что его собеседница явственно скисла. – Вам неинтересно? – спохватился он. – Наверное, сами уже сто раз на Другой Стороне побывали? А я вам тут расписываю. Восторг неофита – ужасная вещь.