Один счастливый остров - Ларс Сунд

— Нет, надо обсудить сейчас! — резко перебил его Абрахамсон. — Мы, народные избранники, не можем больше увиливать от ответственности, как раньше.

Это был открытый выпад против него, Ко-Дэ Матсона, и того, как он руководил работой муниципального правления. Это была оценка его труда — и оценка неудовлетворительная.

Ко-Дэ рассердился. И это стало его главной ошибкой.

Ко-Дэ Матсон и Абрахамсон были старыми подельниками в политической жизни муниципалитета. Во многих вопросах они занимали одинаковые позиции. Оба были реалистами, по опыту знавшими, что возможно сделать, а что нет.

Ко-Дэ хотел верить, что они были и друзьями.

Позиция Абрахамсона в вопросе о мервых чужаках его удивила. Абрахамсон был человеком известным и уважаемым, в силу положения и богатства. Деньги и власть — этим вещам жители архипелага отдавали должное. За годы в политике Ко-Дэ научился понимать, что значит лидерство: без предводителя, который проявляет инициативу и указывает путь, народ вряд ли сдвинется с места. Ко-Дэ считал, что, если бы не имя Абрахамсона среди подписавших листовку, она не оказала бы на людей такого действия.

Ко-Дэ пришлось спросить Абрахамсона:

— Почему ты решил поддержать митинг… и это «Собрание Фагерё»?

Заседание муниципалитета уже закончилось, они вышли под дождь, Абрахамсон закурил, втянул дым, закашлялся.

— Это самое, трупы… — Абрахамсон снова закашлялся, сплюнул комок коричневой мокроты. — Черт, надо бы бросить курить… Народу это не нравится, ты сам видишь, не так ли?

— Ну да, — согласился Ко-Дэ, — но…

— Надо было раньше отказаться. Сказать, что они нам тут не нужны. На нашем острове.

Абрахамсон умолк, сделал затяжку, дождь капал на злых и на добрых, на живых и на землю, скрывавшую мертвых.

— Чего я хочу — так это чтоб на Фагерё все было как раньше, до этих покойников, — сказал под конец Абрахамсон.

Ко-Дэ Матсон выходит из разделочного цеха. Дождь все еще льет. Он в последний раз запирает дверь, медленно идет к берегу, смотрит на залив Мёрёвикен: серая вода ощерилась мелкими волнами и глухо ворчит.

Он смотрит на сети рыбофермы, до которых можно добраться по плавучим мосткам. На стальных опорах у берега стоят белые цистерны для рыбьего корма. Ко-Дэ выходит на мостки, они качаются, доски скользят под ногами. Волны бьются о понтонные бочки, брызжа пеной на сапоги.

Ко-Дэ думает о том, что обсуждалось на заседании правления, что говорил Абрахамсон, думает о своих словах. Думает о том, что он сделал и чего не сделал.

И на этот раз он не может освободить себя от ответственности.

«Как только банкротство и развод будут обнародованы, я оставлю пост председателя муниципального правления, — думает он. — Наверное, мое место займет Абрахамсон. Абрахамсон, которого я когда-то считал своим другом, но не теперь».

Ко-Дэ Матсон стоит на дальнем конце скользких плавучих мостков и смотрит на серые мрачные воды, и дождь льет, и лицо мокрое, и с одежды стекает вода.

Наступила осень: ветер гонит сердитые пенные волны к пристани Тунхамна, рвет редеющие кроны берез. Мертвые желтые листья пляшут на паромном причале, выброшенный кем-то бумажный пакет кружится в воздухе, шнур флагштока хлещет по трубе: так-так-так. Небо — сплошные перекаты рваных, серых туч. Стая турпанов проносится над заливом Норфьерден, они летят на юг, выстроившись одной линией, ветер в спину, исчезают из виду за Грохаруклэппеном.

Теперь паром «Архипелаг» переправляет через залив только местных жителей, знакомых — и нас, автора и читателя.

В кафетерии парома мы встречаем Гиту Сааринен. Она взяла творческий отпуск и работает с недавно образованной правозащитной организацией, которая документирует исчезновения людей на родине и за рубежом, а также старается призвать к ответу виновных. В начале недели она вернулась из очередной поездки на юг, где с помощью местных активистов-правозащитников исследовала ряд необъяснимых исчезновений людей, произошедших за последние годы. Осень она посвятит подготовке большого доклада на основании обнаруженных фактов.

Больше мы ничего не успели узнать: «Архипелаг» причалил в Тунхамне, Гита поспешила к своей машине.

Она едет в Стурбю, к старому полицмейстерскому дому. Теперь ее маленький белый «нисан-микра» проводит почти каждые выходные рядом с домом Риггерта фон Хаартмана в компании полноприводного «вольво».

Мы продолжаем прогулку по Фагерё — маленькому счастливому острову в море, жить на котором — все равно что выиграть в лотерею.

По крайней мере, так думают жители Фагерё.

Девочка, которая у Юдит, бесследно пропавшая, все еще не нашлась, и особой надежды когда-нибудь узнать, что с ней случилось, нет.

Юдит пришлось нелегко. Она горевала.

Под конец лета она стала захаживать в «Америкэн бар». Нет, она не искала утешения в выпивке. Она приходила рано, едва Коробейник успевал открыть заведение. В пустом зале она бросала монетки в джук-бокс и слушала пластинки с хитами шестидесятых. Коробейник угощал ее чашкой кофе. Больше она ничего не хотела и никогда особо не задерживалась. Во время последнего визита она слушала «Girl, You’ll be a Woman soon».

They never get tired of puttin me down

And I never know when I come around

What I’m gonna find

Girl, You’ll be a woman soon

Please come take my hand[11].

Юдит проиграла пластинку раз, другой, третий. Затем поднялась из-за столика рядом с джук-боксом, кивнула Коробейнику, стоявшему за стойкой бара, и вышла.

О чем она думала, никто не знает.

В четвертое воскресенье августа, солнечным, но довольно прохладным днем с перистыми облаками, размазанными по бледно-голубому небу, пастор Лёкстрём вновь стоял за кафедрой церкви Фагерё — впервые после злополучной проповеди незадолго до дня летнего солнцестояния.

Богослужение было торжественнее обычного, церковь заполнена до отказа: службу отправлял сам епископ, посетивший приход Фагерё, он же читал проповедь, начав ее со слов апостола Павла: «Подвизайся добрым подвигом веры, держись вечной жизни, к которой ты и призван» (1 Тим. 6:12).

Пастора Лёкстрёма не было видно в церкви, пока не пропели псалом, под который принято обходить паству с кружкой для сбора подаяний. Только тогда он вышел из сакристии и отправился к кафедре.

Его появление удивило всех: по имевшимся данным, он все еще пребывал в отпуске по болезни. Лёкстрём был очень бледен; сидевшим в первых рядах показалось, что в глазах его блестели слезы.