Орест и сын - Елена Чижова

Глава XI. ПОСЛУШАНИЕ

Все-таки дверь предательски стукнула, когда Ксения вышла осторожно, но телевизор, кухонный жилец, заглушил. На верхний этаж, мимо Инниной двери, — бетонные ступени съели шаги. Тетя Лиля ждала, опираясь о черенок. Она подпихнула ногой корзинку, оттуда торчала черная кисть и крышка фляги. Из нее несло сладковатым. Рюкзак на длинных лямках оттягивал спину. “Надо лямки подтянуть до упора”, — Ксения подсказала. Отец всегда так делал. Тетка махнула рукой и, двинув плечами, шагнула в лифт.

“Ехать далеко. — Тетя Лиля легко боролась с ветром. — В метро с керосином не пустят. Придется на автобусе — на тройке”. — “Я очень долго не мо-гу”, — вышло жалобно. “Матери не сказала? Не бойся! Там дела короткие — часов до пяти обернемся. Племянницу-то не допросишься”.

Перекладывая корзинку в другую руку, Ксения подумала, что у Инны у самой все на побегушках, а тетю свою она вообще презирает. Ксения разглядывала украдкой: байковые сапоги на золотых молниях — в икрах не сходятся, платок, заломанный на висках, повязан узлом. “Не старуха же еще!..” — Она дернула корзинку.

Иннина тетка попалась вчера, вышла навстречу из-за помойки: надо бы съездить… Не могла бы Ксаночка... Жалко, что не отговорилась. “То газу напустит, то воды... — она вспомнила. — Еще керосином подожжет! Нет. Сказала: будет красить. Мама красит в мае. Когда холодно, плохо сохнет. Сказала: поедем на кладбище. К кому? Может, к умершим мальчикам? Мама никогда не ездит к братьям. Наверное, не знает где. Если все мальчики умерли, теперь они одинаковые. Значит, и я как будто к своим...”

“Куда заспешила?” — “Вы же — быстро”. Теткино плоское лицо сбоку: “Мне легко — своя ноша”. — “У меня тоже — своя”.

Троллейбус подошел удачно. “Сейчас начнут: с керосином нельзя!” — Ксения шепнула озабоченно. “Не начнут”. Никто не начал. “Долго нам?” Троллейбус выезжал на Большой. “Через речку переедем — там пересадка” Те, кто хлынул к дверям на Дворцовой, вынесли их со всей поклажей. Тетка накинула лямку и двинулась по тротуарной жиже. “Воды-то, господи прости! Чисто наводнение какое… Скоро совсем один останется”. — “Кто?” — “Этот. — Приставив ладонь козырьком, тетя Лиля смотрела выше площади, на самую вершину колонны. — Так и будет торчать”. — “А! — Ксения поняла. — Это легенда такая…” — “Будут вам и легенды, и мифы, когда обернут вас, яко жернов о камень”. Ксения не ответила. До тройки шли молча.

“Теперь покрутит. — На задней площадке тетя Лиля устанавливала покла- жу. — Хочешь — посиди, я покараулю”. Впереди заплакал ребенок. “Наверное, ей страшно, когда слышит детский...” — “Люблю, когда младенцы плачут. Ладно, и я посижу — авось не украдут”. Полурасстегнутая молния золотилась на сапоге. Ребенок стих.

“Сходим на Забалканском — за садом”. Сада Ксения так и не заметила. Огромное здание забирало под крылья неказистые окрестности. “Что это?” — Она разглядывала широченный фасад. “Пушнина”. Расспрашивать Ксения постеснялась: может, держат зверей — для опытов, как в медицинском?

Они свернули в проход между двухэтажными домами, похожими на бараки. В конце переулка поднимались кроны. Ограда — в рваных зазорах, будто прутья выворачивали с корнем. На воротах — замок, рядом — поваленный пролет. За ним среди снега каменные кресты и невысокие строения с голыми арками. Тетя Лиля шла впереди, осматриваясь. “Эти... гробницы пустые?”

Тетка уткнулась в листок: “Не гробницы. Склепы называются. Теперь пустые”. Кинула рюкзак и, разбросав снег, отомкнула калитку. Камень криво приваливался на бок. Имя — сбито. Пестрой ветошкой тетя Лиля принялась тереть прутья, залезая пальцем в завитки. Ксения отошла, оглядываясь. Когда вернулась, черная кисточка ходила ловко — на снег ни единой капли. “А чья это?” — “А, не знаю. — Тетка разогнулась. — Заплачено за вечную покраску”. —“Ва-ам заплачено?” — “Зачем мне? — Она поджала губы. — Монастырю. Родные заплатили”.

Ксения оглянулась: “А разве это?..” — “Монастырь. Раньше был. Теперь разграбили. Я родилась тут. Во-он больница родильная”. — Она махнула кистью на двухэтажный барак. Волоски торчали во все стороны. Ксения вгляделась: кисть была сухая. Она коснулась свежего — палец остался чистым. “Вы кисточкой пыль обметаете?” — спросила осторожно. “Тряпкой обмела. Кистью крашу”. — “Сухо-ой?” Тетя Лиля взглянула коротко: “С краской нельзя. Увидят — могилку снесут”. — “Куда снесут?” — “Закон здесь такой. Нельзя, чтобы посещали. Раньше и сторож стоял, пока все не разграбили. Тут краси-иво было”. — Тетя Лиля оглядывала склепы.

“Церковь!” — Ксения разглядела купола. “Собор. Воскресения. — Теткин голос стал мечтательным. — Там и сад еще. Монашенки жили. Мать моя и я с ней. Лампадки теплили в склепах: ковры, утварь... богато! Зимой арестовали всех. Потом разорили. — Она оперлась о камень. — Теперь — все. Не воскреснет”. — “И вас?” — “Меня-то нет. Мала была. В приют послали — в Калязин. Я уж после войны вернулась, когда второй мой помер”. — “Хоронить?” — “Не. В больнице остался. Родился мертвый. Кто ж его отдаст? — она говорила спокойно. — Я тогда и листочек этот нашла, материн, бабка сохранила. Тут все могилки материны — ее послушание”. Ксения заглянула: пустые квадратики и крестики с номерами. “Всего-то из ейных и осталось — три оградки. Да мне и легче. — Тетя Лиля сложила бумажку, попадая в сгибы. — Камни расползаются, что ни год — новые наползли”, — тетка жаловалась. Сапожные молнии, запорошенные снегом, потускнели.

Высокий щербатый камень стоял пустой стороной к тропинке. Тетка обошла и поманила. Жирные подтеки висели на буквах черными гирьками:

АДОЛЬФ

1941—1941

ИОАНН

1949—1949

ТИХОН

1959—1959

Окуная кисть в настоящую краску, она принялась подновлять буквы и цифры. Они трогались вниз новыми подтеками. Ксения следила. “А тут разве можно — краской?” Тетка подняла лицо: “Могилка-то пустая. Своротят — на другой напишу. Мало ли здесь камней!” Ветошкой она подтирала капли. Ксения перечитывала внимательно: что-то странное — в этих именах... 1941… Адольф… Сообразить не успела. Из-за ближнего склепа высунулась голова: плешивая, с рыжеватыми волосами — круглым венчиком. “Эх, смотри, тетка! Допишешься у меня! Свою могилку заведи — хоть рисунки рисуй”. Ксения шагнула к тете Лиле. “Да не бойся ты! — Тетка обтирала кисть. — Нешто это сторож? Такого дурачину власть не поставит. Иди сюда!” Рыжеватый вылез.

“Черняшки хочешь?” — Тетка шарила в рюкзаке. “Бе-еленькой лучше”. — Принимая хлеб, он причмокивал. “Помолодел, гляжу”. — “А то! Девки старых не жалуют”. — Он подмигнул Ксении и, ухватив за клочья, стянул плешь с головы. Свои, седоватые волосы были подстрижены коротким ежиком. “Мерзнет голова-то”. — Он щелкнул по сморщенной плеши. “Как вы тут?” — Тетка затягивала веревку рюкзака. “Ничего пока. Живые подступают — покойнички обороняются. Врешь ведь, что пустая пришла?” — “Ладно. Зови”. — Тетка подняла рюкзак.

У высокого склепа плешивый оставил гостей и углубился в аллейку. Над аркой, заделанной целой дверью, было выбито: “PAX HUIC DOMUI”.* По нижнему венцу подымались маки — серые головки на сером камне. Плешивый вынырнул неожиданно и широко отворил дверь. Ксения робко оглянулась. Тетка кивнула: “Заходи, заходи. Там тепло и сухо”.