Осколки под стеклом - Евгения Мелемина

Он сделал все, что мог. С помощью Кайдо прошел три ступени ада — убедить, заставить поверить, настоять.

Убеждал людей, годами служивших тем, против кого их просили подняться. Людей, которые давно потеряли свое «я» в камуфляжных пятнах. Заставлял поверить — никто не может быть в безопасности, пока власть у тех, кто никогда опасности не подвергался.

Поставим их на другую сторону полос, говорил Антон. Заберем то, что принадлежит нам по праву — собственную судьбу и жизни.

Кайдо в долгие разговоры не пускался. Он просто наблюдал со стороны, скрестив руки на груди, и ухмылялся. От его улыбки у людей вытягивались лица — им бросали вызов, им, всю жизнь положившим на то, чтобы быть сильными.

Неизвестно, что было важнее — слова Антона или вызов Кайдо, но все пришло в движение. По улицам поползла бронетехника, по периметру главной площади расположились опытные снайперы, и метры колючей проволоки преградили мирному населению путь в «котел».

Напротив, под стенами правительственного здания, в линейку вытянулись, а потом рассыпались особые отряды, в недоумении рассматривающие противника.

Антон тогда подумал — наверняка кто-то с кем-то и водку пил… Одна братия же.

Наспех настроенный динамик прогнусавил что-то про мирные переговоры и цивилизованные методы решения проблемы.

Кайдо, стоявший рядом, злобно рассмеялся и сделал два шага вперед, а потом вскинул руку.

И стало страшно. Сухие щелчки выстрелов, как первые капли дождя, в секунду превратили площадь в бушующую бурю. Серо-зеленые волны накатывались на волнорез дома с колоннами и то пробивали его защиту, оставляя на серой брусчатке неподвижные тела и дым, то откатывались назад, и в них появлялись алые прорехи.

Антон видел пляшущие вокруг лица, руки, с металлом и без, видел, как крошится булыжник под гусеницами танков, прикрывающих боком, словно крабы, пробирающихся вперед людей.

Динамик что-то орал, но гул заглушал его, а вопли и визг, доносящиеся откуда-то сзади, раздражали настолько, что Антону захотелось повернуться и полоснуть очередью по тем, кто приперся сюда «посмотреть» — на всю эту бесталанную овечью толпу, сминающую сейчас в кашу первые ряды, повисшие на колючей проволоке.

Ненависть била в голову, как крепкий алкоголь, и не одному Антону визг и перебежчики с камерами, пробравшиеся за заграждение, встали поперек глотки. Упал кто-то сбоку, обливаясь кровью, кто-то в гражданской курточке и рыжих ботинках, а прямо по нему пронесся подросток с завязанным шарфом лицом и разбитой бутылкой в руке. Его перехватили где-то в толпе, но было поздно — в пробитую им брешь сунулся кто-то с мятым транспарантом, а потом еще…

— Кайдо! — сорванным голосом заорал Антон.

— Вижу, — отозвался Кайдо откуда-то из-под руки. — Мне надо точно знать, убивать их или нет.

— Откуда я знаю? — огрызнулся Антон. — Да поздно уже… все превратилось в…

Его слова заглушил рев сирены и многоголосый длинный вой.

А потом все стихло.

Только одинокая машина «скорой помощи» пробиралась сквозь медленно расступающихся солдат. Водитель старался не смотреть по сторонам. Его руки прыгали на руле.

Антон присмотрелся — на искрошенных ступенях чернели тела-кочки. За ними распахнутый зев снесенных с петель дверей и дым, выбивающийся клубами.

Грохнуло что-то сверху, раскатилось и долго не утихало.

— Дождь будет, — сказал Кайдо и облизнулся. Его глаза горели, руки были в крови.

— Дальше-то что?..

— А не знаю, — ответил Кайдо. — Я свое дело сделал.

А дальше была пустота. Кое-где вспыхивали стихийные митинги, но они состояли, в основном, из тех, кому просто нечего делать. Оцепленные полностью районы, настороженные уставшие люди на никому не нужных постах, разбитые витрины магазинов и панические отрывочные новости по телевидению — перечисления увечий, нанесенных мирным гражданам, «случайно» попавшим в зону действий «потерявших человеческий облик» военных.

Многочисленные аресты, проводимые неизвестно по чьему приказу, какая-то траурная процессия с наспех развернутыми флагами. Быстрое интервью с одной из Сестер Жизни, выступившей с резким осуждением действий военных — с гладко причесанными черными волосами девушка, сверкая глазами, вещала о том, что установившийся мир и благоденствие очищенной нации пытаются разрушить грязными руками жаждущих куска кровавой власти… И обещание, что все скоро встанет на свои места и виновные будут наказаны.

Кайдо лениво заметил, что вышку телевещания тоже неплохо бы взять под контроль — «балаболят там всякие»… Но Антон не согласился — там нет никого, кто был бы по-настоящему виноват.

Нервная система управления была разрушена. Организм города покрывался язвами, и судороги сотрясали его, оставшегося под разрозненным контролем над несколькими узловыми центрами.

Антон не знал — но к тому моменту, как Игорек от боли прокусил губу и уперся лицом в плоскую подушечку, выгнувшись и выставив острые лопатки, в аэропорту завязался новый бой — измученные солдаты, за сутки не сомкнувшие глаз, встречали собранных, выспавшихся и бесстрастных наемников, высадившихся из пяти самолетов с зеленой миротворческой полосой на борту.

И снова защелкали выстрелы, а потом грянул взрыв, надувшись тугим горячим облаком.

Стекла многометровых окон аэропорта осыпались сверкающим дождем, превращая людей внизу в калек и лоскуты.

В аэропорту остался Кайдо, а Антону Крис сказал — встречай Игорька. Поверь мне, он важнее всего.

Тот, кто был важнее всего, походил на высохший коралл — состоял из углов и линий, тонкими руками царапал матрас, выгибался, оставляя на подушке и одеяле пятна крови. Глаза у него были мутными, и свет в них не отражался.

Отец Андрюша, смирно сидевший возле него, побелел и тоже стал неузнаваемым.

— Интересно, — сказал Антон, желая его отвлечь. — А куда делась та блондиночка?

Отец Андрюша поднял голову.

— Сестра Жизни, — пояснил Антон. — Вместо нее по телеку сегодня была какая-то смурная ворона.

— Я же не смотрю телевизор, Антоша.

Отец Андрюша положил руку на плечо приподнявшегося вдруг Игорька.

— Не надо.

Игорек отбросил его руку и снова выгнулся, словно на оголенный провод попал.

— Вот что, — сказал Антон, роясь в карманах. — Сиди здесь, отец, я пойду поищу ему что-нибудь.

— Что? — встревожился отец Андрюша.

— Обезболивающего. — Антон затянул шнурки капюшона. — А лучше — отравы посильнее. — Он шагнул в затемненный коридорчик, пригнувшись, обернулся и улыбнулся, показывая, что идея с отравой всего лишь шутка.

Отец Андрюша посмотрел на него, шевельнул было губами — предостеречь, отговорить… но не стал.