Принцип мести - Сергей Зверев

Тяжело взмахивая крыльями и обдавая мое лицо ветром, он завис надо мной, как мистический грифон. Острие копья было направлено прямо в грудь орла и чутко реагировало на все его перемещения. Я не слышал рева болельщиков и беснования бесноватых, для меня не существовало ничего, кроме размеренно хлопающего руками-крыльям и грозного врага, будто пытающегося преодолеть земное притяжении и взмыть к облакам. Наконец он решился и ринулся на меня. Стремительным штыковым ударом я ранил его в шею. Этого оказалось достаточно, чтобы остановить его. Орел стряхнул капельки крови на мою одежду и, развернувшись в воздухе, полетел в направлении ближайшей горной гряды. Он был свободен и, в отличие от других хищников, мог выбирать между победой и поражением, жизнью и смертью.

Вздох разочарования прокатился по трибунам – впервые враждующие стороны разошлись миром. Однако бой состоялся, был признан действительным, и я выходил в следующий круг состязаний.

Боец, выступавший после меня, оказался менее удачлив: ротвейлер вонзился клыками в его виски и, пока не довершил свое черное дело, не отошел от поверженного противника ни на шаг. Пес не подпускал к нему никого, словно охраняя священное право собственности на свою добычу. Его почему-то не пристрелили, хотя шанс спасти парнишку из Гонконга еще оставался.

Перед тем, как уйти на перерыв, главный судья сделал объявление: в связи с тем, что все оставшиеся участники, кроме двух, заявили о нежелании продолжать борьбу, на арену выходит Киллер.

Эрнст, вооруженный парными топориками, противостоял крокодилу, который во вчерашнем бою оторвал руку Каменному Локтю. Однако поведение аллигатора никак не согласовывалось с представлениями публики о голодном хищнике: вильнув пару раз хвостом (Эрнст без труда через него перепрыгнул), крокодил замер и даже дал себя ударить ногой по морде. Его замедленная реакция говорила о том, что с ним не все в порядке, и мечта Киллера о ботинках из крокодиловой кожи может обрести реальные очертания, если зубастый не возьмется за ум. Но он лежал бревно бревном и даже как будто позевывал. Во время очередного зевка Эрнст зашел сзади, изловчился и всадил ему в голову ручные топорики. Кровавые крокодильи слезы полились на арену ручьем. Продолжать поединок не имело смысла – аллигатор был ослеплен и уже не мог оказать достойного сопротивления. Раны его оказались смертельными.

Сая поблагодарил публику за внимание и пригласил всех присутствующих на вечерний поединок Русского Медведя со львом. Словно в подтверждение этому из клетки донесся львиный рык.

– Господи, спаси, сохрани, – проговорил Игнатий.

Мы вернулись в монастырь. Обед был в самом разгаре. Игнатий почти не притронулся к еде. Он был мрачен и задумчив. Все попытки Илии завязать разговор и развеселить нашу компанию анекдотами наталкивались на стену отчужденного молчания. У меня не было никакого желания ворочать языком, и хотя я понимал, насколько важно сейчас отвлечь Игнатия от своих мыслей и приободрить его, слова застревали в горле. Я чертовски устал.

– Как вы думаете, Миледи еще здесь? – спросил Илия.

Его неожиданный вопрос застал нас врасплох. За всеми треволнениями, связанными с участием в гладиаторских боях, операция «Иравади» как-то сама собой отошла на второй план. Упускать Миледи нам было никак нельзя – если бы мы ее потеряли, Богуславский стал бы для нас недосягаем. И в этом Илия был абсолютно прав.

– Я схожу в отель, – вызвался он.

Мы молча кивнули. Илия рассуждал здраво, но приводил слишком много доводов, заставляя заподозрить, что его влечет к Миледи не только чувство долга или проповеднический интерес.

– Ну, я пошел? – напоследок спросил он.

– Как только что-нибудь выяснишь, сразу дай о себе знать, – сказал я.

Он с плохо скрываемой радостью поспешно отодвинул стул и чуть ли не бегом бросился к выходу. Его место тотчас занял Ирокез. Индеец смерил нас твердым, почти ненавидящим взглядом и заговорил с нами по-английски.

Я далеко не полиглот и не силен в том, что касается средств межнационального общения, но не надо было сильно напрягаться, чтобы понять: Ирокез предлагает нам объединиться в союз. Он видит в нас честных бледнолицых братьев, в отличие от Киллера и ему подобных (он назвал еще одного нечистого на руку гладиатора). Они, сказал Ирокез, ведут двойную игру. Крокодил был пьян (не ручаюсь за дословный перевод этого слова), и потому победа Эрнста должна быть аннулирована. Мы заверили Ирокеза, что полностью разделяем его точку зрения и в случае каких-либо осложнений без колебаний примем его сторону. Индеец лишь подтвердил наши смутные подозрения. Но объявлять войну Эрнсту-киллеру мы не имели права – излишний шум вокруг его персоны мог спугнуть Богуславского. А в том, что рано или поздно главный организатор и вдохновитель боев без правил должен здесь объявиться, никто из нас не сомневался.

В пять часов вечера после непродолжительного отдыха мы вновь пришли в колизей. Там царило необычайное оживление – букмекеры сбились с ног, принимая ставки. Большая часть игроков на тотализаторе прочила победу льву-людоеду: зверь был чрезвычайно силен и лют. Но многие помнили бой Игнатия с Асмодеем и, сознательно рискуя, ставили на Русского Медведя. Ажиотаж вокруг поединка нарастал с каждой минутой.

Я внимательно оглядел трибуны. Миледи нигде не было, Илии соответственно – тоже. Даша опять отсутствовала – по-видимому, она так и не смогла оправиться от ужаса, вызванного видом крови и страданий людей, выходящих на арену. К этому нельзя было привыкнуть, каждый из нас носил этот ужас в себе, как раковую опухоль. Но особенно труден был отсчет времени для Игнатия; внешне он выглядел спокойным, но от его спокойствия веяло холодом смерти. В своей куртке с эмблемой города Харовска, тельняшке и матросских штанах, удобных для исполнения «Яблочка», он мало напоминал христианского мученика, но я точно знал, что он живет сейчас в первом веке от Рождества Христова, готовясь умереть в бою с именем Сына Человеческого на устах.

– С Богом, – сказал я ему напоследок.

Но Игнатий уже не слышал меня. Он подошел к стенду с оружием, с сосредоточенным видом взвесил в руке трезубец и, как к себе домой, невозмутимо вошел в клетку. Из противоположного коридора ему навстречу царственно выступил лев. Они смотрели друг другу прямо в глаза – зверь, лениво щурясь, человек изучающе. Страха не испытывал ни тот ни другой. Они слишком долго пробыли наедине, чтобы не постичь одну непреложную истину – первый, кто дрогнет, отведет взгляд и смалодушничает, непременно погибнет.

Прошла минута. Колизей хранил молчание. Вторая. Кто-то в верхних рядах уронил бинокль, и он со стуком упал на ступеньки. Никто даже не шелохнулся. И вдруг какая-то неведомая сила сорвала Игнатия с места; по слову пророка Иезекииля, возвысив голос до военного крика, он в яростном порыве бросился на льва.

Лев прыгнул. Все смешалось в беспощадной борьбе человека и зверя, и получился ч е л о в е к о з в е р ь. Игнатий был непреклонен – сердце человеческое отнялось от него, и далось ему сердце звериное, и прошло над ним семь времен, прежде чем его трезубец пронзил грудь льва и рык огнегривого хищника стал слабеть. Спустя мгновение все было кончено. Игнатий лежал на туше умирающего льва, запутавшись пальцами в его лохматой гриве, и медленно истекал кровью, сочившейся из его глубоких ран. Человекозверь вновь разделился надвое, и только кровь, звериная и человечья, по-прежнему сливалась в одно и дымилась, как озеро при свете утренней зари. В какую бы эпоху ни жил Игнатий, вступая в схватку со львом-людоедом, смерть поджидала его не где-то в анналах римской истории, а здесь, в горах Тибета, в третьем тысячелетии нашей эры, и он, еще находясь в сознании, кажется, понимал это. Он не мог посвятить свою смерть утверждению дела Христова, поскольку Гефсиманский сад был так же далек от него, как и Эдем, а Вифлеемская звезда зажглась слишком давно, чтобы согревать его своими лучами. Человек бесконечно одинок на смертном одре, и на камнях, и в пустыне, и самые тяжелые подозрения посещают его в преддверии.