Сицилиец - Марио Пьюзо

Клеменца присвистнул.

— Я и не слыхал, что у Гильяно есть девчонка. Конечно, можно сделать и так.

Они вышли в сад… Там топталось несколько мужчин, явно дожидавшихся разговора с Питером Клеменцей. Их было человек двадцать — все типичные сицилийцы, в пропыленной одежде и фуражках, этакое жалкое подобие дона Доменика.

В глубине сада, под лимонным деревом, стояли деревянный стол и несколько простых деревянных стульев. Клеменца с Майклом уселись, и Клеменца крикнул толпившимся в саду мужчинам, чтобы они подходили по очереди. От группы отделился один, подошел к столу и сел. Клеменца начал его расспрашивать. Женат? Дети есть? Как давно работает на дона Доменика? Есть ли родственники в Трапани и кто они? Не хочет ли поехать в Америку и попытать счастья? На последний вопрос все неизменно отвечали: «Да».

Одна из старух принесла большой кувшин вина, в котором плавали ломтики свежих лимонов, затем поднос со стаканами. Каждому подходившему к столу Клеменца предлагал стакан вина и сигарету. Когда он со всеми поговорил и они ушли, Клеменца спросил Майкла:

— Кто-нибудь показался тебе нестоящим?

Майкл пожал плечами.

— На мой взгляд, — сказал он, — все они одинаковы. Все хотят поехать в Америку.

— Нам нужно пополнение, — сказал Клеменца. — Мы потеряли много людей и можем потерять еще. Каждые пять лет я приезжаю сюда и увожу с собой человек двенадцать. Я их сам тренирую. Сначала на всякие мелкие дела — поборы, нажим на непокорных, охрана. Я проверяю их лояльность. Когда я решаю, что подоспело время, да возможность подворачивается, я бросаю им кость. Но очень осторожно. Ну, а они понимают, что если будут верны нам, то обеспечат себя до конца своих дней. Тут все знают, что я набираю людей для семьи Корлеоне, и все хотят поговорить со мной. Но прежде их отбирает мой брат. Ни один человек не попадет ко мне без его согласия.

Майкл окинул взглядом прелестный сад с его многоцветьем, с душистыми лимонными деревьями, древними статуями богов, откопанными в руинах, более новыми статуями святых, розовую каменную ограду вокруг виллы. Ничего не скажешь, весьма подходящее место для отбора двенадцати апостолов-убийц.

К вечеру маленький «фиат» вновь появился у ворот виллы, и охрана пропустила его. За рулем сидел Андолини, а рядом с ним молодая женщина с черными, как вороново крыло, волосами и тонким овальным лицом сошедшей с картины мадонны. Когда она вылезла из машины, Майкл увидел, что она беременна, хотя на ней было скромное широкое платье, какие носят сицилийки, — только не черное, а белое, в аляповатых розах. Но она была так хороша, что это безвкусное платье можно было ей простить.

К удивлению Майкла, с заднего сиденья машины вылез Гектор Адонис. Он и представил молодую женщину. Звали ее Юстина. Она не отличалась застенчивостью, свойственной молодым, да и лицо у нее было зрелой женщины, уже познавшей трагедийность жизни. Она внимательно оглядела Майкла и лишь потом наклонила голову, здороваясь с ним. Казалось, она пыталась понять по его лицу, может ли он предать.

Одна из старух повела молодую женщину в отведенную для нее комнату, Андолини же стал вытаскивать из машины ее багаж.

Вечером они ужинали все вместе, кроме Андолини, который укатил назад в своем «фиате». Гектор Адонис остался. За ужином шел разговор о том, как они будут переправлять Юстину в Америку. Дон Доменик сказал, что катер может отбыть в Тунис в любой момент — он у них все время наготове: ведь неизвестно, когда может появиться Гильяно, а как только он появится, мешкать будет нельзя.

— Никто ведь не знает, какие страшные люди могут прикатить следом за ним, — с легкой усмешкой произнес дон Доменик.

Питер Клеменца сказал, что проводит Юстину до Туниса — он хочет сам посадить ее на самолет и удостовериться, что у нее есть все необходимые документы для беспрепятственного въезда в Штаты. Затем он вернется на виллу.

Как только Юстина прилетит в Америку, она пошлет Гильяно письмо с условным словцом, и тогда начнется операция по вывозу Гильяно.

Юстина во время ужина почти все время молчала. Дон Доменик спросил, готова ли она ночью двинуться в путь после того, как большую часть дня провела в машине.

— Ехать легче, чем работать, и менее опасно, чем скрываться, — ответила она, и Майкл понял, чем она, должно быть, привлекла Гильяно. Черные глаза ее сверкали, подбородок был решительно вздернут, рот поджат — сразу видно, что она из волевых сицилиек, — да и тон, когда она заговорила, был непререкаемый. — Я спала в горах и в поле с овцами, так неужели я не могу поспать на катере или в самолете? Там наверняка будет не так холодно… Беспокоюсь я только за Тури — сумеет ли он бежать. Почему он не поехал со мной?

— Не хотел подвергать тебя опасности, Юстина, — мягко произнес Гектор Адонис. — Ему проделать такое путешествие гораздо труднее: оно потребует более строгих мер предосторожности.

— Катер, на котором ты отправишься в Африку, Юстина, должен выйти в море до восхода солнца, — сказал Питер Клеменца. — Так что тебе, пожалуй, следует отдохнуть.

— Нет, я не устала, — сказала Юстина, — я слишком взволнована — мне не заснуть. А вот вина я бы выпила, можно?

Дон Доменик налил ей полный стакан.

— Пей, это полезно для малыша, да и ты поскорее заснешь. Гильяно ничего не велел нам передать?

Юстина грустно улыбнулась.

— Я не видела его уже несколько месяцев. Доверяет он одному только Аспану Пишотте. И не потому, что боится, думает, я его предам, а потому, что я — его слабое место, враги могут этим воспользоваться и заманить его в западню. Он про это много книжек читал. Вот он и считает: любовь ко мне — это его слабина, и, конечно, никогда не говорит мне о своих планах.

Майклу захотелось побольше узнать о Гильяно.

— А как вы познакомились с Тури? — спросил он. Юстина рассмеялась.

— Да я влюбилась в него, еще когда мне было одиннадцать лет, — сказала она. — Это было семь лет назад, и Тури тогда первый год был в бегах, но уже все знали о нем в нашей деревне. Мой братишка и я — мы работали с папой в поле, и папа дал мне несколько лир бумажками отнести маме. Мой братишка и я — мы были совсем глупенькие — шли и размахивали деньгами: мы ведь столько денег ни разу еще не держали в руках. И вот два карабинера увидели нас на дороге и отобрали у нас деньги, а когда мы заплакали, принялись над нами потешаться. Мы просто не знали, как быть: и домой идти страшно, и назад к отцу — тоже. И тут выходит из кустов молодой человек. Высокий — в Сицилии редко такого встретишь, — широкоплечий. Совсем как американские солдаты, которых мы видели в войну. Под мышкой он держал автомат, а у самого глаза такие добрые. До того красивый — сил нет. «Дети, — спросил он нас, — что это вы плачете в такой прекрасный день? А вы, барышня, испортите свое хорошенькое личико — никто вас замуж не возьмет!..» Мы рассказали ему, что с нами случилось, а он снова расхохотался и сказал, что надо всегда опасаться карабинеров и что это послужит нам хорошим уроком. Потом дал братишке толстущую пачку лир — отнести домой маме, а мне дал записку для отца. Я до сих пор ее помню — слово в слово. «Не ругайте ваших милых детишек — они будут вашей радостью и утехой в старости. Я дал им куда больше денег, чем они потеряли. И знайте: с нынешнего дня вы и ваши дети находитесь под защитой ГИЛЬЯНО». Я подумала — какое замечательное имя… И потом долго видела его во сне…