Уроборос - Этери Чаландзия

— И черт с ним! — заявила Нина, затушила сигарету и отправилась спать.

Все. Этот день был закончен. Воспоминание о чем-то страшном затерялось где-то среди свежевыстиранных простыней.

* * *

Когда Егор парковал машину во дворе, вспомнил, что накануне днем должна была заехать Нина. Вдруг он заметил освещенные окна, в их квартире горел свет. Он вздрогнул. Странное чувство. Смесь неожиданной радости и ужаса.

Дверь была закрыта только на один замок. Черт бы ее побрал! Может, и правда, осталась? Однако внутри никого не было. Егор с облегчением выдохнул. Столько раз он просил: уходя, запирать на все три замка. Ну почему? Опять это вечное «Ой, забыла», «Ну и что?», «Какая разница!».

Он направился в сторону кухни, как вдруг его внимание привлек какой-то звук. Егор осмотрелся. В коридоре на столе лежал один из его телефонов. Он разрядился и издавал затухающий сигнал. Егору лень было искать зарядное устройство, он напился водой из-под крана и отправился спать. Сон принял его, словно облако, и он провалился в него без остатка.

* * *

Всю ночь Нине снился тропический лес, дождь, подвесной мост. Женщина-филиппинка прошла мимо, покосилась недобрым глазом, дернула плечом, и Нина сорвалась с моста, но полетела не вниз, а вверх, к облакам, рассекая их острой как нож грудью. Это был полет, который зависел не от моторов и крыльев, а от усилия неизвестной мышцы в груди. Мышцы, бездействовавшей в обычной жизни и дававшей о себе знать только в минуты неожиданного счастья, когда песня наполняет душу и сердце колотится в предчувствии полета.

Утром простыни напомнили о себе. Ломило все — руки, пальцы, плечи, запястья, спину, шею, поясницу, ноги. Ноги неожиданно болели так, словно она весь вечер не стирала, а топтала непокорное белье. С тихим стоном Нина выпала из постели. Паруса и лужи оставались на своих местах. Все было взаправду. Все действительно произошло, ничего ей не приснилось.

Маятник неуверенно качнулся между слабой и сильной болью, но Нина ничего не почувствовала. Голова была чистой и ясной, никакой муки похмелья, дом был похож на корабль, готовый к отплытию и ждущий ее приказов. Ничего этого не было бы и в помине, влей она в себя вчера вино и забрызгай все вокруг слезами. Она знала, что все еще даже не началось. Вчера она лишь выиграла время и пусть на полшага, но отступила куда-то в сторону. Неважно. Все равно молодец. Нина почистила зубы с энтузиазмом победителя.

С чашкой кофе она села за работу, но вскоре обнаружила, что ее правка не сохранилась. Проделанная работа оказалась бесполезной. Как и те десять лет, что остались за плечами. Это было уже слишком. Нина сдалась. Кое-как оделась и вышла из дома. Было воскресенье, никто никуда не спешил, на улицах было малолюдно, автомобильный поток ослаб, напряжение будних дней отпустило. Тихая купеческая Москва лежала под грязным снегом. За облупившимися фасадами дремали чужие тайны. Нина любила этот район, узкие переулки, классические особнячки, сталинскую высотку, обложенную облаками. Потертых каменных львов, Лёлика и Болика, как она их называла, на воротах Шепелевского особняка. После революции во дворце устроили больницу. Говорили, здесь сначала лечили чекистов, а потом во дворе сотнями хоронили их жертв: дворян, белых офицеров, священников. Плохая память, печальная земля.

Нина не сразу поняла, что уже который раз пропускает зеленый, в задумчивости стоя на светофоре. Почему она решила, что Егор не такой, как все? Почему поверила, что там, где практически всех поджидал провал, они проскочат и увернутся? Шанс был ничтожным, лазейка крошечной. И они застряли. Чуда не произошло.

Она все-таки перешла через дорогу. Спустилась вниз к реке. Слева за кованой оградой стояла церковь. Нина приблизилась, помялась в сомнениях перед входом и все-таки решила зайти. Службы не было. Продавщица в платке перебирала и перекладывала свечи, покупательница рылась в кошельке, вылавливая мелочь. Высокая женщина в темных очках стояла в стороне перед иконами. Нине она показалась знакомой. В углу обирали воск с подсвечника и отчаянно шептались, поглядывая на женщину в очках, две церковные старухи. «И здесь одни бабы», — подумала Нина и отошла в сторону. У нее не было денег на свечи, и она неуверенно чувствовала себя в церквях, была скована, не знала, как себя вести. Она встречала людей, которые переживали особенные чувства в храме, были убеждены, что говорят с Богом и тот слышит и отвечает им. Только здесь их сердце успокаивалось, а на душу снисходила благодать. Нина была словно замотана в пленку и ничего такого не ощущала. Она даже не могла с уверенностью сказать, были ли этот непроницаемый кокон ее защитой или могильником.

Она постояла, с надеждой глядя на свечи и образа. Ведь даже за некрещеных молились. Но святые смотрели куда-то вдаль. Нина невольно обернулась. За спиной тоже были иконы. Угодники и чудотворцы замечали только друг друга, их взгляд проходил сквозь человека, и о том, что они в нем видели, они молчали. Она вздохнула. В той церкви в лесу они пошли на обман. Нина винила не только Егора, но и себя. Она могла вмешаться, возмутиться, все остановить, но не сделала этого. Не смогла и не захотела. Пусть они и были самозванцами на том празднике, но происходящее очаровало ее. Они клялись друг другу в любви и верности, и вот это: «…пока смерть не разлучит нас», — казалось совсем не страшным. Да, они пошли на обман, но что, в сущности, значили формальности перед лицом вечности? Они искренне мечтали всю жизнь провести друг с другом и стремились заручиться поддержкой высших сил. Что из этого получилось? Ничего.

Нина вышла из храма и побрела сначала вниз к реке, потом мимо высотки, через сквер, дороги, перекрестки, вдоль Яузы. Плохая река. Говорили, что темными ночами сюда свозили и сбрасывали подальше от людских глаз оружие, улики, а иногда и трупы. Нина облокотилась о перила. Возможно, где-то там подо льдом мертвецы и рыбы смотрели друг на друга в темноте и друг друга не видели. Среди них стояли и они с Егором, и их глаза были холодны, как мертвая зимняя вода. Что они могли? Ровным счетом ничего. Даже дотянуться друг до друга теперь было невозможно.

— Мама, мама, смотри, какая тетя странная! — завернутый в теплый платок ребенок неопределенного пола тянул расфуфыренную женщину и тыкал пальцем в Нину. Но мама была сосредоточена на дороге и своих сапогах на шпильках, меньше всего ее сейчас интересовали какие-то чужие тети. Нина посмотрелась в окно автомобиля. Отражение, и правда, было так себе. Она рассеянно поправила шапку.

Да, они оба искали виновного, и каждый не хотел им оказаться. Виновник должен быть всегда. Козел отпущения. Разменная монета, за которую другому отпускаются все грехи. Кто виновен, тому и страдать. Нина понимала, что проиграет. Ее любовь к Егору стала тяжелой и неудобной для него, она многого требовала, от нее невозможно было отмахнуться и отказаться, она больше ничего не давала, давила к земле ее, его, их обоих. Он устал и признал ее виновной.

Нина всегда знала, что Егор ее предаст. Она подозревала, что, если между ним и счастьем что-то встанет, он перешагнет через любое препятствие. Через любого. Понадобится — и через нее. Егор умел ходить по трупам. Переизбыток такого неудобного понятия, как совесть, осложнял победительные настроения, но и здесь он знал, что делать, и все валил на женщин. Они всегда приносились в жертву чувству вины. Ну что ж, в этой очереди она была не первой и не последней.