Розы на руинах - Вирджиния Клео Эндрюс

Перед сном, когда Барт уже лежал в постели, я побежал в гостиную за своей книжкой и вдруг услышал мамин голос из ее комнаты:

– Крис, что мне делать с Бартом? Я пыталась доказать ему свою любовь, но он отверг меня. А что он сделал с Синди, беспомощным маленьким существом, которое всем так доверяет? Ты хотя бы отшлепал его? Ты как-нибудь наказал его за это? Несколько недель, проведенных в изоляции от всех, научат его послушанию.

Эти слова меня ужасно расстроили. Я побежал в спальню, залез в постель и начал в который раз рассматривать стены, обклеенные проспектами с изображением знаменитых танцоров Джулиана Марке и Кэтрин Дал. Не в первый раз я задавал себе вопрос: каков же был мой настоящий отец? Сильно ли он любил мать? Любила ли она его? И была бы моя жизнь счастливее, если бы он не умер еще до моего рождения?

После моего отца – высокого человека с черными глазами и волосами – у нее был другой муж, Пол. Говорят, Барт – его сын. Его ли он сын – или?.. Я не смог даже в мыслях произнести до конца этот вопрос, настолько кощунственным он был.

Я закрыл глаза, чувствуя, что напряженность в нашем доме все сгущается. Как будто невидимый меч занесен над всеми нами, и только один Бог ведает, когда он пойдет крушить всех подряд.

* * *

Вечером следующего дня я поймал отца одного в кабинете и обрушил на него все вопросы, которые накопились:

– Папа, с Бартом надо что-то делать. Он пугает меня. Я не понимаю, как мы будем жить с ним дальше в одном доме. Мне кажется, он сходит с ума, если уже не сошел.

Отец закрыл лицо ладонями:

– Джори, я сам не знаю, что делать. Если Барта отослать в интернат, мама не перенесет этого. Ты не знаешь, что ей пришлось пережить. Не думаю, что она сможет вынести еще один удар – потерять Барта. Это убьет ее.

– Но не надо убивать ее! – страстно закричал я. – Давай ее спасать! Надо просто запретить Барту видеться с теми соседями, которые наговаривают ему какую-то ложь. Папа, он все время ходит к ним, а та старая дама сажает его к себе на колени и, наверное, такое ему рассказывает, что когда он возвращается, то становится чудны́м, поступает и рассуждает как старик и говорит, что ненавидит женщин. Это все она, папа, эта старуха в черном, она влияет на него. Когда они долго не видятся, Барт становится прежним.

Папа посмотрел на меня очень странным взглядом, будто я подал ему какую-то мысль. У него, как всегда, были назначены на этот день пациенты, но он снял трубку, позвонил в свою больницу и сказал, что сегодня не приедет, так как у него дома неотложные дела. И они в самом деле были неотложными, клянусь вам!

Как часто я смотрел на Криса, третьего мужа моей матери, и втайне желал, чтобы он был моим кровным отцом! Но в этот день, когда он отложил все, чтобы спасти Барта и маму, я понял, что он и в самом деле мне отец.

В тот вечер после обеда мама пошла в свою комнату поработать над книгой. Синди была уже уложена, а Барт был во дворе. Мы с папой оделись потеплее и незаметно выскользнули из дома.

Было сыро и туманно. Мы шли бок о бок к массивному мрачному особняку с черными железными воротами.

– Доктор Кристофер Шеффилд, – представился отец в переговорное устройство. – Мне нужно повидаться с хозяйкой.

Когда ворота сами открылись и мы вошли, он спросил, почему я не поинтересовался, как зовут эту даму. Я пожал плечами. Мне и в самом деле казалось, что ей не нужно имени. Барт всегда называл ее просто бабушкой.

У двери папа стукнул в гонг медным молоточком. После некоторого ожидания послышались шаркающие шаги, и на пороге предстал Джон Эймос Джексон.

– Хозяйка быстро устает, – проговорил он. – Старайтесь не расстраивать ее.

У него были запавшие щеки, узкое, длинное лицо, сгорбленная спина и трясущиеся руки.

Я с удивлением посмотрел на папу: он был явно озадачен и хмурился. Мы вошли в дверь, открытую для нас. Лысый старик куда-то исчез.

В кресле-качалке сидела хозяйка дома, одетая во все черное.

– Простите за вторжение, – начал папа, внимательно вглядываясь в лицо женщины, – меня зовут доктор Кристофер Шеффилд, я ваш сосед. А это мой старший сын Джори, вы с ним уже встречались.

Она казалась очень обеспокоенной и взволнованной, когда молча указала нам на стулья. Мы присели на краешек, показывая, что не будем задерживаться надолго. Секунды казались нам часами. Отец подвинулся к ней ближе и произнес:

– У вас прекрасный дом. – Он оглядел хорошую мебель, картины на стенах и еле слышно пробормотал: – Мне кажется, я это где-то уже видел.

Лицо дамы было покрыто черной вуалью. Она низко склонила голову. Ее руки лежали на коленях и, казалось, просили извинения за молчание.

Я прекрасно помнил, что при мне она разговаривала. Почему она изображает немую? Она сидела прямо и неподвижно, и лишь тонкие аристократические руки выдавали ее. Руки, унизанные кольцами, нервно теребили жемчужное ожерелье, которое, я знал, она надевала на шею под вуалью.

– Вы не говорите по-английски? – спросил отец сдавленным голосом.

Она поспешно кивнула, давая понять, что понимает по-английски. Папа озадаченно нахмурил брови.

– Тогда давайте перейдем к причине нашего визита. Мой сын Джори сказал мне, что вы близко знакомы с моим младшим сыном Бартом. Джори говорил, что вы дарите мальчику дорогие вещи и кормите его конфетами, между прочим, перед обедом. Извините меня, миссис… миссис?..

Он подождал некоторое время, но она не назвала себя, и он продолжил:

– В следующий раз, когда Барт посетит вас, пожалуйста, отошлите его домой без подарков. Барт натворил много такого, что заслуживает наказания. Недопустимо, чтобы между ребенком и родительским авторитетом стоял незнакомый нашей семье человек. Ваши поощрения имеют самые плачевные последствия.

Все это время отец почему-то старался увидеть ее руки, хотя дама прятала их от его взгляда. Отчего это? Что все это значит? Или эти дорогие сверкающие кольца так привлекли его внимание? Я никогда не думал, что папе нравятся подобные вещи, потому что мама никогда ничего, кроме серег, не надевала.

В это время отец слегка отвлекся, рассматривая одну из картин, написанных маслом, и дама в черном вновь схватилась за нитку жемчуга на шее. Отец вздрогнул и резко повернулся. То, что он сказал, поразило и меня, и ее:

– Перстни на ваших руках – я их видел раньше!

Она всплеснула руками в широких рукавах, обнажив их, и папа вскочил на ноги, как ударенный молнией. Он уставился на даму, затем быстро обошел всю комнату, разглядывая вещи, и опять вплотную подошел к ней. Она сгорбилась в кресле.

– Все лучшее… что можно купить… за деньги… – проговорил отец, четко разделяя слова.

В его голосе было столько непонятной горечи. Да и дальше я уже ничего не мог понять.

– У блистательной и аристократической миссис Бартоломью Уинслоу все должно быть самое лучшее, – проговорил он. – Почему же, миссис Уинслоу, у вас не хватило здравого смысла спрятать эти перстни? Тогда, возможно, ваш обман и сошел бы вам с рук, хотя я сомневаюсь, что надолго. Я слишком хорошо знаю не только ваш голос, но и ваши жесты. Вы носите черные обноски, но пальцы ваши унизаны драгоценностями. Разве вы не помните, что эти вещички сделали со всеми нами? Или вы думаете, что я забуду когда-нибудь дни страданий от холода и жары, от одиночества? Вся наша боль – в этой нитке жемчуга и в этих перстнях!