Лабиринт фараона - Серж Брюссоло

Саркофаг Ануны поймали у самого края борта и поставили рядом с другими. По сотрясавшим его глухим ударам девушка предположила, что мумии кладут друг на друга. Воздуха внутри стало больше, и теперь она могла дышать открытым ртом, чтобы избавиться от тяжести, сжимавшей грудь. Она была вся в поту, а удары сердца молоточками отдавались у нее в висках.

«Я сейчас умру, — с ужасом подумала она. — Я задохнусь, прежде чем доберемся до пристани…»

Барки были уже на середине реки. В воздух поднимались монотонные молитвенные песнопения жрецов, но люди, столпившиеся на обоих берегах, не вторили им. Медленное продвижение священных лодок символизировало путешествие мертвого к Западу на лодке Осириса. Но вот судна причалили к пристани, началась разгрузка. Сперва с большой торжественностью была вынесена мумия номарха, которую со всеми почестями опустят внутрь пирамиды, потом — различные вещи для его нового жилища: предметы мебели, одежда, пища, драгоценности, а также слуги и солдаты.

Это нескончаемое шествие загробных спутников производило на зрителей тягостное впечатление. Они привыкли видеть груды деревянных фигурок, символически призванных служить господину в загробном мире и освобождать его от недостойных его обязанностей, здесь же было нагромождение саркофагов с настоящими мумиями. Это казалось по меньшей мере необычным. Как ни усердствовали жрецы, повторяя, что речь идет о верных слугах, отборных солдатах, любимых наложницах, умерших добровольно, чтобы сопровождать номарха в потусторонний мир, им не верили… Подобные самоубийства случались, но они были редки, а в данном случае представлялись совершенно неправдоподобными. Почему-то не верилось, что кто-то мог настолько почитать этого злого старика, чтобы оборвать свою жизнь с намерением последовать за ним в поля Иалу! Нет, все подозревали, что это был какой-то ужасный план, выполненный при содействии жрецов, и вспоминали необъяснимую эпидемию исчезновения людей, охватившую провинцию в последние месяцы.

Ануна задыхалась. Ей казалось, что из ее тонкого, почти обнаженного тела вытекали литры пота. Дышать было трудно, после каждого глотка влажного и горячего воздуха, заполнявшего саркофаг, казалось, что легкие вот-вот разорвутся.

— Теперь я восстанавливаю твое тело и закрепляю твои кости, — пели жрецы. — Я заботливо собрал твои члены, разбросанные по земле во всех частях света. Все члены твоего Божественного Тела подобраны, я тщательно охраняю их.

Когда лодка наконец причалила к пристани, Ануна почувствовала подозрительное шевеление на правом бедре. Это было похоже… на прикосновение лапок насекомого, неуверенно продвигавшегося вперед, исследуя новую территорию. Она напряглась, уверенная, что в полой статуе вместе с ней находилось что-то живое — паук или… скорпион. Девушка с трудом сдерживала крик. Она могла бы поклясться богами, что это он! Скорпион… Один из маленьких песчаных скорпионов, которого Ути незаметно подбросил внутрь саркофага, когда его закрывали.

«Недаром я не доверяла ему, — подумала Ануна. — Я знала, что он не откажется от мести. Он просто выжидал удобного момента, вот и все».

Она заставила себя не шевелиться, несмотря на ужас, который вызывало в ней передвижение ядовитого насекомого по ее телу. Шевелиться нельзя ни в коем случае. Существовало много видов скорпионов, укус которых мог вызвать горячку либо убить за несколько часов. Не зная, кто по ней ползет, нечего было и пытаться раздавить его.

Страшное насекомое перемещалось взад-вперед, спускалось вниз, поворачивало, залезало повыше. Сотрясения саркофага заставляли его застыть на месте — наверняка с выпущенным жалом, — потому что оно пока не знало, кого ужалить, но поджидало свою жертву. Лапки насекомого уже бегали по животу и грудям Ануны, и девушка с трудом терпела их щекотание.

Усилием воли Ануна заставила себя сосредоточиться на носильщиках, которые то останавливались, то возобновляли движение. Скорпион прополз по ее левой руке, взобрался на плечо и замер во впадинке ключицы, чтобы утолить жажду скопившимся в ней потом. Он не делал ей ничего плохого, но и того, что он там находился, было достаточно. Она закрыла глаза и рот, так как была уверена, что он не замедлит заползти ей на лицо. Самым опасным местом были волосы. Если он запутается во вьющихся волосах, то может потерять терпение, начнет метаться и ужалит наугад, впрыснув порцию яда прямо в висок своей жертвы.

Ануна спросила себя, сколько времени она сможет вытерпеть, прежде чем сойдет с ума. С закрытым ртом дышать ей стало намного труднее.

Правой рукой она пошарила между ног, нащупывая корпию, положенную туда на тот случай, если девушка не сможет удержаться и помочится. Сможет ли она быстро схватить насекомое до того, как оно начнет действовать?

Когда она ухватила пальцами нитяной тампон, саркофаг еще раз подняли, спустили с палубы и понесли ко входу в пирамиду. Колебаний ящика оказалось достаточно, чтобы насекомое изменило направление движения, и теперь оно уже взбиралось по ее подбородку. Затем девушка почувствовала, как насекомое проследовало в обратном направлении: скатилось по животу к ногам и замерло на правой ступне. И уже там, раздраженное падением, оно выпустило жало и укололо ее в щиколотку.

«Вот и конец, — подумала Ануна, извиваясь от боли. — Ути выиграл».

Верховный жрец Мене-Птах стоял у спуска в символические могилы, куда предстояло поместить барки из сандалового дерева, которые позволят покойному предпринять путешествие в новые земли. Ради такого случая он обрил все тело и обулся в сандалии из белой кожи. С плеча его свисала шкура леопарда, а в руке он держал большой посох Ра. Он с опаской смотрел на приближающийся к нему саркофаг Анахотепа, который несли шесть жрецов в белых набедренных повязках. Солнце, отражавшееся от известковой дорожки, больно слепило глаза. А белая пирамида позади сверкала так, будто решила лишить зрения всех присутствующих на похоронах номарха. Блеск этот был непереносим и вызывал раздражение. Верхушка пирамиды, покрытая золотом, сверкала еще сильнее, и можно было подумать, что она вот-вот расплавится и золотые слезы польются по всем четырем граням сооружения. Мене-Птах начинал подумывать, не есть ли это проявление гнева Ра. Не рассердился ли высший бог из-за этих еретических похорон, когда хоронили живого, считавшего себя умершим, и мертвого, личность которого не была установлена?

Он поднял глаза к небу и, прищурясь, посмотрел на солнце.

«Мы сгорим заживо, — подумал он. — Солнце испепелит нас прежде, чем процессия подойдет ко входу в гробницу…»

Он покачнулся, представив себе человеческий пепел, подхваченный ветром и унесенный в пустыню, где он перемешается с песком. От запаха благовоний его затошнило, и он крепче вцепился в свой парадный посох, чтобы не упасть; колени его подгибались.

— Поистине, ты — Гор, сын богов, — монотонно гнусавили жрецы. — Осирис породил тебя, Пта создал тебя, и ты вышел из чрева Нут. Ты, светлейший, подобный Ра, который сияет на горизонте…

Слуги положили саркофаг Анахотепа на землю, сняли с него крышку и медленно приподняли за один конец, чтобы мумия стояла вертикально, как при жизни. Начался обряд открытия рта. Мене-Птах взял маленькое позолоченное тесло, поданное ему на подушечке. Прикосновение этого скромного орудия труда возвращало покойнику пять чувств, необходимых ему в загробном мире. Мене-Птах подумал было, что этот обряд излечит номарха от недугов, на которые он не переставал жаловаться, находясь в храме, а именно от потери вкуса и обоняния.