Вторая жизнь Эми Арчер - Р. С. Пейтман

Но вот одна книжка все-таки и правда здорово изменила мою жизнь. Тот парень, что ее написал, прямо под кожу мне влез и закрутил все по-своему, по крайней мере на время.

А книжка-то была даже не моя. Я ее нашла на прилавке в «Литтл шеф» на А-435 – два студентика-мажора ее забыли, пока разбирались, кому сколько платить. Нет бы поделить счет пополам, по-дружески, так они давай высчитывать, с кого за что причитается, до последнего пенни. Не знаю уж, что они там в своем колледже изучают, но явно не математику – битый час сосчитать не могли.

В общем, я ждала-ждала, пока они расплатятся, и вижу: книга лежит – прямо на прилавке, говорю же. Я ее и взяла, потому что имя на обложке понравилось. Генри Кэмпбелл Блэк. Я почему-то подумала, там будет что-нибудь про черную магию, заговоры, вуду, всякие там зелья, чтобы оградить себя от темных сил. Страницы в ней были разбиты на колонки, аккуратные такие черные ряды слов, как патроны в коробке – бери и стреляй.

А оказалось, никаких там заговоров нет. Там всякие юридические словечки, объясняется, что они значат. В общем, для мальчиков-мажоров и всяких там умников. Не для таких, как я.

«Юридический словарь» – так было написано на первой странице. «Определение терминов и выражений американской и английской юриспруденции, исторических и современных. Составитель – Генри Кэмпбелл Блэк, магистр гуманитарных наук».

В общем, чушь несусветная, как алфавит в школе.

Алфавит этот у нас в классе на стенке висел. Ох и пугала меня эта штука, я вам скажу! Там еще такие картинки были маленькие… ну, знаете – мячик, часы и все такое, а в самом конце зебра. Чтобы алфавит был как игра и его легче было учить. А на самом деле это была просто ловушка, как та машина в кино «Пиф-паф-ой-ой-ой» – там тебе и конфеты, и цветные ленточки, все такое веселенькое с виду, а на самом деле это просто черный «воронок» для детей – хватает и увозит в тюрягу.

Картинки-то на этой табличке даже я все знала, а вот буквы… Палочки, крючочки, кружочки. Я в них ни хрена не понимала. Яркое зеленое яблоко в начале было как здоровенный камень на дороге. Не суйся. Хода нет. Отвали.

Но мисс Клэптон помогла мне его обойти. Сказала, будет помогать. Я оставалась после уроков, как будто в наказание, и занималась отдельно от остальных, как какая-нибудь заразная. Учила стишки и упражнения, делала примеры, пока голова не начинала так болеть, что хотелось напинать по заднице эту чертову букву «К» с ее пинучими ножками.

Но я все-таки добилась своего. Разбиралась в буквах мало-помалу, пока не научилась различать их, складывать в слова и писать правильно. Были слова легкие, как, например, «друг», а были такие, как «любовь», – я все никак не могла запомнить, как они пишутся.

Теперь я таких слов вообще не говорю, хотя и умею их писать и знаю, что они означают. Теперь у меня на языке совсем другие слова: «месть», «правосудие» и «смерть».

Убей, не вспомню, какое там было первое слово в юридическом словаре, но первую клетку алфавита вижу как сейчас. Она останется у меня в памяти навсегда. Другие-то все перепутались – я так и не запомнила, в каком порядке идут буквы. У меня свой алфавит, свой порядок, и картинки в нем другие… Таким картинкам место в суде, а не в классе.

Но первая буква все равно «А». Только не «apple» (яблоко), а «Archer». Эми Арчер.

Имя дочери, произнесенное незнакомым безликим голосом, – как удар! У меня перехватывает дыхание. Снова останавливаю плеер, отбрасываю одеяло, хватаю ртом воздух. Но не забываю прикрыть экран ноутбука, чтобы не светился. Не знаю, кто сделал эту запись и зачем, но там наверняка содержатся ответы на вопросы, которых я так отчаянно доискивалась все эти десять лет. Я не могу этим рисковать.

Снова натягиваю одеяло на голову, смотрю на тень своей дрожащей руки и нажимаю кнопку воспроизведения.

Неудивительно, что ее фамилия начиналась с «А». Первая буква в алфавите, в любом алфавите мира… Она привыкла быть первой. Буква-зазнайка, буква «Смотрите, вот она я!». Она же и лучшая оценка в классе… Не про мою честь, конечно. Они все доставались Эми.

Моим родителям не так повезло: их буква в алфавите всего лишь вторая. Да и неудивительно – если честно, они ведь и правда ничего не знали и ни в чем не разбирались. Они считали, что в жизни никогда ничего не меняется и глупо на это надеяться, поэтому в их жизни ничего и не менялось никогда. Надеяться было безнадежным делом. Будь доволен тем, что имеешь, лопай, что дают, не хнычь и не жалуйся.

Вот и мне не досталось ни фамилии, ни хотя бы имени на «А». Всего лишь «D».

Дана.

Дана.

Я снова выныриваю, чтобы глотнуть воздуха. Тянусь за телефоном, лежащим на туалетном столике. На экране все еще светится фотография Генри, играющей с малышом в яслях. Фотография Даны.

В тяжелой, унылой фигуре пытаюсь разглядеть девочку, которую знала когда-то, но это трудная задача. Возможно, что-то знакомое есть в разрезе глаз и форме носа, но все заплыло жиром и смазано из-за плохого качества фотографии, так что с уверенностью сказать трудно. Она выглядит старше своих лет. Я-то считала, что ей под тридцать, а на самом деле только двадцать, как Эми. Как Эми было бы. Встреть я Дану на улице – прошла бы мимо и не узнала.

Снова ныряю вместе с телефоном под одеяло, отматываю запись немного назад и нажимаю кнопку воспроизведения.

…Всего лишь «D».

Дана.

Маленькие засранцы в школе сразу переделали это имя в «дыню». А потом, на испанском, одна очкастая выдра с брекетами и косичками додумалась переставить слоги, и вместо «Дана» получилось «Нада». Nada. Ничто. Какое имя, такая и жизнь…

У меня не было ни одного – самого дохлого – шанса… с такими-то генами. Папа – почтальон. Он никогда ничего не читал, кроме надписей на конвертах, да и те с трудом.

Смешно и грустно… Он разносил письма по адресам, а на самом деле это они носили его, куда хотели. От писем в его сумке зависело, где он будет и когда, и он не мог вернуться домой, пока все не разнесет.

Если на него рычала собака, когда он просовывал письма сквозь щель в двери, он останавливался и рычал на нее в ответ. Гав, гав… Сонный придурок. А эти красные ленточки, которыми перевязывали почту? Другие почтальоны просто бросали их на пол, а мой отец тащил домой, скатывал в шарики и швырял из окна с десятого этажа. Шарики разлетались, как в пинболе. Я смеялась, а он смотрел так, что казалось, будто он сам хочет улететь куда-нибудь.

Мама работала на полставки в занюханном обувном магазинчике на Уолворт-роуд. Она не очень-то любила эту работу и терпела только ради скидок для персонала. Вообще-то, оно того стоило… Если бы не эта двадцатипроцентная скидка, я бы ходила в школу в одних носках и у одноклассников был бы лишний повод для насмешек.

– Будь поаккуратнее, – говорила мама. – Туфли береги. Деньги с неба не падают.

Сбитые места я закрашивала черным карандашом.