Синтез. Создание Бога в эпоху Интернета - Александр Бард

Физика просто не подчиняется законам так, как раб должен подчиняться правилам, которые диктует ему хозяин.

Проблема в том, что корреляционизм требует, чтобы все остальное вокруг корреляции было неизменным, как будто то, что происходит, всегда происходит в изолированной и герметичной лаборатории или на неизменной - помимо наблюдаемого явления - театральной сцене. Согласно корреляционистам, относительное ограничивается отношением между явлениями. Существование рассматривается как пассивное, а не активное, и без лишних слов делится на независимые, изолированные единицы без каких-либо релевантных отношений друг с другом. Изоляционистский взгляд корреляционизма, однако, должен уступить давлению современной физики, где все непрерывно в большей или меньшей степени влияет на все остальное, включая себя, и находится в состоянии постоянной изменчивости по отношению к нему. Таким образом, поведение физики не является ни предопределенным, ни необходимым, ни вечным; модели, которые явления формируют в более широкой перспективе - какими бы красивыми и впечатляющими они ни казались - могут быть совершенно не такими, как на самом деле, и вполне могут измениться в будущем, когда изменятся условия.

Кант, таким образом, прав в отношении фактичности: все может быть совсем не так, как есть на данный момент. Но рационализм Канта - его слепая вера в то, что все происходящее подчинено божественной мудрости и что его собственного человеческого соотношения вполне достаточно, чтобы охватить все, что происходит в данный момент времени, - приводит к тому, что он никогда не развивает эту фактичность в полной мере и не делает неизбежного вывода. Таким образом, именно необоснованный рационализм Канта приводит его к детерминизму, а не наоборот. Поэтому реляционисты также должны оставить Канта в прошлом и искать других союзников в истории философии. Синтетик Квентин Мейяссу находит такого союзника в эмпирике Дэвиде Юме - одном из самых сильных соперников Канта в XVIII веке - не в последнюю очередь потому, что Юм поддерживает убеждение, что одна и та же материальная и экзистенциальная точка зрения может привести к бесконечному числу различных исходов. Существование вне рассматриваемого соотношения не является ни стабильным, ни фиксированным, и поэтому философия не может честно притворяться, что это так. Таким образом, Юм и Мейяссу объединяются в сильной фактологии, на основе которой Мейяссу создает философскую школу, получившую название спекулятивного материализма.

Юм и Мейясу отходят от проблемного, неверного детерминизма Канта и открывают философию для эмпирически установленного индетерминизма в борианской квантовой физике. Здесь следует отметить, что Лейбниц предвосхищает реляционизм еще до того, как это делает Юм со своим принципом достаточного основания. Лейбниц был не только одним из самых значительных и оригинальных предшественников среди философов, но и новаторским и блестящим математиком. Он построил монадологию, своего рода ранний вариант диалектики между этернализмом и мобилизмом, которая предшествует кантовскому платонизму. Прежде всего, своим авторитетом в области естественных наук Лейбниц создал наиболее четко выраженную мобилистскую альтернативу развивавшемуся в то время ньютоновскому тотализму. Метафизический антагонизм между Лейбницем и Ньютоном предвосхищает борьбу в нашей современной физике между, с одной стороны, релятивизмом и его космологическим дарвинизмом, с постоянно усложняющейся вселенной, и, с другой стороны, релятивизмом и его фиксацией на втором законе термодинамики, с постоянно упрощающейся по мере расширения и рассеивания вселенной.

Реляционистский аргумент состоит в том, что, хотя второй закон термодинамики применим в рамках изолированных подсистем Вселенной, это вовсе не означает, что он распространяется на Вселенную как единое целое. Скорее наоборот: Вселенная в целом демонстрирует историю с постоянно возрастающей со временем степенью сложности, с неуклонно растущим количеством информации, где общее растущее количество информации коррелирует с общим растущим количеством энтропии. Это означает, что энтропия может увеличиваться локально за счет информации, в то время как информация увеличивается глобально за счет энтропии. И именно так де-факто выглядит наша Вселенная сегодня. Если теория и эмпирические данные не сходятся по существенным пунктам, то, возможно, стоит прежде всего пересмотреть и изменить теорию.

Фундамент философского реляционизма заложили американские прагматики конца XIX века, ярким примером чему служит известная цитата Пейрса "Закон - это par excellence вещь, которая хочет причины". Он утверждает, что законы природы должны быть разумно подвержены эволюции в той же степени, что и все остальное в мире, и поэтому они никогда не могут быть предопределены. Просто причина следствия предшествует следствию, а это само по себе не требует вечного закона. Пирс доходит до того, что говорит, что если предположить, что время является фактической константой, то поведенческие модели природы по необходимости должны рано или поздно измениться с течением времени. После революционного вклада Пирса философский реляционизм четко вписывается в прагматистскую метафизику. И именно в рамках прагматизма он получает свое полное развитие, когда англо-американский философ Альфред Норт Уайтхед, параллельно с борисовской революцией в физике, публикует в 1929 году свой манифест "Процесс и реальность".

Американский философ Майкл Эпперсон в книге "Квантовая механика и философия Альфреда Норта Уайтхеда" показывает, как Уайтхед - любимый ученик Уильяма Джеймса, второй родоначальник американского прагматизма, помимо Пирса, - в одиночку строит реляционистскую, а не релятивистскую метафизику параллельно и совершенно независимо от революции в квантовой физике, которая начала набирать обороты в 1920-е годы. Согласно Уайтхеду, чье имя стало почитаемым среди физиков после публикации в 1913 году его математического тома Principia Mathematica, написанного в соавторстве с его учеником Бертраном Расселом, существование, по сути, состоит из текущих событий, а не из атомистических объектов. Таким образом, история - это бесконечное количество событий, наслаивающихся друг на друга, где интенсивная и конкретная серия мобилистских событий всегда предшествует постоянному и абстрактно вечному объекту. События опыта Уайтхеда можно описать как своего рода лейбницевскую монаду - но не без окон, как Лейбниц представляет себе монады, а с множеством окон, которые постоянно широко открыты для окружающего мира.

Что делает Уайтхеда первым полноценным реляционистом среди мобилистских мыслителей и особенно интересным с точки зрения синтеза, так это, конечно, то, что он не понимает одержимости убийством идеи Бога, которая наблюдается у многих его современных коллег-философов (в частности, у Рассела, который после строгого воспитания в великосветской британской аристократии ненавидел все, что ассоциировалось у него с религией). Согласно Уайтхеду, творчество - это внутренняя сущность бытия, и это творчество, которое он называет Богом, пронизывает каждое из бесчисленных текущих событий, разворачивающихся на протяжении всей истории уайтхедовской вселенной. Согласно Уайтхеду, не использовать эластичное, убедительное и чрезвычайно функциональное понятие Бога, чтобы охватить эту фундаментальную креативность - тем самым формулируя теологию процесса в той же мере, что и философию процесса, - было бы равносильно тому, чтобы выплеснуть ребенка вместе с водой без причины и без всякой пользы.

Согласно Уайтхеду, Бог