Нечёткая логика - Дмитрий Шадрин

— Хорошо. Если Вы не доверяете мне, то я не доверяю Вам. Компромат Вы не получите, пока не скажете свои истинные цели.

— Вздумал меня шантажировать?

— Вы два года готовились к операции и вышли из себя, когда я решил отказаться. Это значит, что компромат для Вас крайне важен. Что Вы задумали?

— Не скажу.

— Тогда компромат Вы не получите в любом случае. Я сорву Вашу операцию и всё, что Вам останется — это выйти на пенсию.

— Думаешь, я так этого боюсь?

— Вот и узнаем, когда компромат окажется у меня в руках.

— Не окажется. Я тебе не позволю!

— А что Вы сделаете? Убьёте меня? Тогда мне придётся подстраховаться. Я позвоню в «Чёрные дрозды» и расскажу про компромат, расскажу, как Вы меня обманывали и использовали. Тогда уже Вам придётся договариваться с ними, а не с Юджином. Они будут рады шантажировать генерала ФСБ.

— Я сорву захват.

— Зачем? Тогда Вы потеряете кучу людей, и с позором будете уволены. У вас не будет никакой персональной пенсии, а на пенсию обычного военного пенсионера не особо и разгуляешься.

— Им нужны акции.

— Кому им, и какие акции?

— Очень важным людям в правительстве — Бобкову и Шульману. Они заместители министра экономики России. С помощью шантажа они хотят забрать те акции, что принадлежат Алексу Дэвису. Это сорок процентов акций «Лунной энергии».

— То есть ты хочешь сказать, что я иду на штурм здания и рискую всем, чтобы какието люди в правительстве смогли получить акции?

— Да, но ты сможешь отомстить за смерть своего брата и своих близких.

— Их посадят?

— Я не знаю. Обвинения очень серьёзные, но всё будет зависеть от того компромата, что мы получим?

— Что Бобков и Шульман тебе предлагали?

— Предлагали?

— Да. Ты ведь не просто так всё это затеял. Наверняка хочешь получить свою долю.

— Нет. Речь идёт не о деньгах. Они шантажируют меня. Если я не достану эти документы, то скорей всего сяду.

— Всё так серьёзно?

— Очень. Давай поможем друг другу, ты же этого хотел?

— Ты меня обманывал. Ты меня использовал, а теперь хочешь решить за мой счёт все свои проблемы?

— Если ты не дашь мне этот компромат, то сильно пожалеешь.

— Мне надо всё хорошенько обдумать.

— Обдумай, только не долго. До штурма здания осталось чуть больше двух месяцев.

Я выключил компьютер. Я был чрезвычайно зол! Меня обманывали и грубо использовали! А теперь меня хотят использовать ещё раз! Я со всей силы ударил кулаком в монитор. Монитор мигнул и погас. Я смотрел на свои разбитые костяшки пальцев. Почему я должен был их разбивать? Я взял в кладовке биту и стал крошить всё подряд. Всё что разбивалось, крошилось, ломалось — попало под мой удар. Я всё это ненавидел! Весь мой мир сжался до размеров этой комнаты, где стояла капсула аватара и монитор. А теперь этот мир разбился и рассыпался на мелкие кусочки. Я крушил всё, пока хватало сил, а потом, отдышавшись, продолжал крошить снова. Я успокоился только тогда, когда сломал биту. Я отбросил обломок биты и опустился на пол. Весь пол был завален осколками стекла, мебели и бытовой техники. Я взял с пола осколок стекла и порезал пальцы. Я стал удивлённо смотреть на свой порезанный палец.

«А ведь всё так просто — резануть по венам и из меня вытечет вся кровь» — пронеслась в моей голове шальная мысль. Осталось сделать один глубокий разрез, чтобы раз и навсегда прекратить эту безумную игру. Ведь я не должен это делать. Всё можно закончить здесь и сейчас, и тогда я окажусь «там», рядом с братом и невесткой. «Там» никто не сможет меня обмануть или использовать. «Там» хорошо и приятно. Я не очень хорошо понимал, что значит «там», но сейчас мне это казалось единственно правильным выходом. Я уже занёс руку, чтобы совершить надрез, но меня внезапно остановила другая мысль: «Значит, террорист уже победил. Он добился своей цели, и теперь я хочу убить себя». Но разве это не так, разве он не нанёс смертельную рану моей душе? И из этой раны из меня выходили все душевные силы, пока ничего не осталось, только пустая оболочка. Я ощутил себя безумно одиноким и потерянным. Весь мир, вдруг сжался в маленькую точку. Я чувствовал себя на глубине какогото глубокого колодца, где нельзя было увидеть ничего, кроме краешка неба.

Я просидел час, тупо уставившись в одну точку. Колодец, в котором была моя душа, был большой и глубокий. А стенки колодца были гладкими и скользкими. Не было ни малейшей трещинки, или уступа, за который можно было, зацепится, поставить ногу, чтобы выбраться наружу. Мой мозг лихорадочно искал выход, а сам я даже не мог пошевелиться. За окном уже стало темнеть. Скоро станет совсем темно, и я уже не смогу сделать точный разрез. Я разбил все светильники. Если не попаду куда надо, то потеряю немного крови и окажусь в психушке. Тогда я точно не смогу штурмовать здание. Надо было делать выбор, либо решить всё здесь и сейчас, либо продолжать жить.

«А ведь комуто хуже, чем мне!» — пронеслась в моей голове очередная мысль. Действительно. Мой брат невестка и племянники давно мертвы, а я ещё жив. Неклюдов стал инвалидом, а я лишь сломал ногу. Как ему жизнь на протезах? Я ощутил невероятно сильную потребность узнать это. Я порылся в карманах и достал телефон. Удивительно, но он никак не пострадал. Я набрал номер и услышал длинные гудки. «Только бы он ответил» — пронеслась в моей голове ещё одна мысль.

— Да.

— Артём.

Мой голос дрожал, и я сам его с трудом узнавал.

— Кто это?

— Сергеев…Миша.

— Что у тебя с голосом?

— Я… Мне плохо. Очень плохо.

— Что произошло? Ты в больнице?

— Нет. Я… Я не могу объяснить. Всё слишком запутано. У тебя бывает так, когда так плохо, что ничего нельзя сделать? Когда совсем плохо?

— Да. Я понимаю.

— Правда? — мой голос дрожал, из глаз лились слезы.

— Правда.

— Как? Как выбраться из этой долбанной ямы? Ведь у меня никого нет в целом мире. Все, мои родные мертвы, а люди, которым я доверился, меня предали и использовали.

— Расскажи мне всё — я помогу.

— Правда?

— Правда, друг.

— С чего начать?

— С чего хочешь.

Я начал свой сбивчивый рассказ о том, что со мной произошло, со времени нашей последней встречи. Он молча выслушал меня. Я давно закончил свой рассказ, а он всё ещё молчал.

— Ты меня слышишь?

— Конечно.

— Что скажешь?

— Мне нечего добавить.

— Что?