Обаяние тоталитаризма. Тоталитарная психология в постсоветской России - Андрей Гронский

Советский человек знал, что даже непубличное высказывание сомнений в коммунистических идеях или в правильности «линии партии», увлечение неодобряемой литературой или музыкой было чревато препятствиями в построении карьеры, вызовом на беседу в КГБ, разбором на комсомольском или партийном собрании, моральным остракизмом со стороны коллег и знакомых. Поэтому, если какой-либо гражданин и имел собственную точку зрения по политическими и идеологическим вопросам, то он предпочитал держать ее при себе. Распространение информации строго контролировалось (например, человек, читавший или давший кому то почитать книгу «Архипелаг Гулаг» рисковал получить реальный срок), тщательно отслеживались все контакты с иностранцами. Советский человек знал об этом и жил, ощущая недремлющий глаз КГБ за своей спиной. Каждый гражданин знал, что и, находясь у себя дома, со своей семьей он не остается без внимания государства. Ведь в СССР была регламентирована не только общественная, но и личная жизнь. Поэтому и семейные конфликты могли стать предметом общественного разбирательства по месту работы. Таким образом, взгляд «Старшего брата» не оставлял советского человека даже дома (хотя и без помощи «телекрана» как в романе Оруэлла).

Вот в таких условиях «выковывался» характер советского человека. Безусловно, что репрессии в тех или иных их формах оказывали неизгладимое влияние не только на психику их непосредственных жертв, но и на сознание невольных свидетелей, коллег, друзей и родственников, а также вольных и невольных доносителей, палачей и их близких. Приведенные выше цифры гибели людей в СССР ужасают, и, видимо, поэтому у россиянина выработалась защитная нечувствительность. Что значат по сравнению с этими цифрами гибель нескольких тысяч военнослужащих на Донбассе, да и существовали ли они?

Но возникает вопрос, существуют ли еще более ранние корни психологических особенностей людей, которые позволили совершаться чудовищному широкомасштабному насилию в, казалось бы, прогрессивном 20 веке.

На мой взгляд, типом тоталитарной личности, которая была культивирована в СССР, и который был исследован эмпирически методами социологии, является «человек советский». Возможно, что в других странах с длительно существующими тоталитарными режимами (КНДР, КНР, Куба) тоталитарная личность имеет свои национальные и культурные особенности, но на этот счет у меня нет достаточных данных.

Как синоним для обозначения «человека советского» иногда используется также саркастическое наименование Homo Sovieticus. Что касается происхождения этого латинизма, то русский философ Сергей Булгаков в 1918 году в одной из своих работ употребил словосочетание homo socialisticus: «Вы обратите внимание, как изменился даже внешний вид солдата, — он стал каким-то звероподобным, страшным, особенно матрос. Признаюсь вам, что „товарищи“ кажутся мне иногда существами, вовсе лишенными духа и обладающими только низшими душевными способностями, особой разновидностью дарвиновских обезьян — homo socialisticus»[156]. Впоследствии это и подобные образные выражения получили хождение в среде эмигрантов. В 1981 году в Мюнхене бывший советский ученый, эмигрант Александр Зиновьев написал книгу «Гомо советикус», в которой в сатирическом ключе описал современное ему советское общество, после чего этот оборот и приобрел широкую известность.

Научное воплощение это понятие приобрело благодаря эмпирическому исследовательскому проекту, проведенному Аналитическим центром Юрия Левады, который назывался «Простой советский человек». В его рамках было проведено четыре волны исследований — в 1989, 1994, 1999 и 2004 гг. Далее, постараюсь представить лишь сжатое изложение полученных в них результатов[157],[158],[159],[160].

Основу образца человека советского в исследовании составили следующие представления:

— об исключительности, или особости, «нашего» (советского, русского) человека, его превосходстве над другими народами или, по меньшей мере, несопоставимости его с другими;

— его «принадлежности» государству (взаимозависимость социального инфантилизма — ожиданий «отеческой заботы от начальства» — и контроля над собой, принятие произвола властей как должного);

— уравнительные, антиэлитарные установки;

— соединение превосходства с ущемленностью (комплекс неполноценности).

Сам Юрий Левада следующим образом определял основные черты советского человека: принудительная самоизоляция, государственный патернализм, эгалитаристская иерархия, имперский синдром. С точки зрения исследователей, эти черты в той или иной мере были присущи большинству представителей советского социума. Но что примечательно, по данным опроса проведенного Левада-центром в 2003 году 60 % россиян, так или иначе, считали себя советскими людьми.

Не углубляясь здесь в детали этого масштабного исследования, остановимся лишь на некоторых чертах советского человека, которые наиболее важны с точки зрения нашего рассмотрения концепта тоталитарной личности.

Человек советский — человек массы

Авторы исследования указывали, что советский человек — это массовидный человек («как все»), деин-дивидуализированный, противопоставленный всему элитарному и своеобразному, «прозрачный» (то есть доступный для контроля сверху), примитивный по запросам (уровень выживания), легко управляемый (подчиняющийся примитивному механизму управления). Это человек мобилизационного, милитаризированного и закрытого репрессивного общества, интеграция которого обеспечивается такими факторами, как внешние и внутренние враги. Для него характерно признание оправданности требований лояльности власти, «защищающей» население, государственного контроля над поведением обывателей во всех сферах жизни.

Как писали Ю. А. Левада, Т. А. Ноткина: « его приучали (и приучили!) равняться на «всех», на молчаливо послушное или по приказу беснующееся большинство, довольствоваться минимально малым во всем, уповать на милостивую заботу власти и ненавидеть любых возмутителей спокойствия, всех, кто «гонит волну». Его научили отрекаться от родных, близких и самого себя. Его научили трепетать и шагать в ногу. Его закаляли в огне и воде, не говоря уже о «медных трубах»[161].