Дьявольская королева - Джинн Калогридис

— Уступи мне. Пожалуйста. Я просто пытаюсь тебя защитить.

— Я молод и здоров. Не хочу оскорблять твои чувства, но это глупость.

Генрих спрятал Крыло ворона в коробочку и поставил на стол.

— Ты мне снился, — наконец сообщила я. — Много раз являлся в ночных кошмарах. Возможно, их прислал мне Господь, чтобы я отвела от тебя угрозу. Возьми кольцо, Генрих, умоляю. Я долго над ним трудилась.

Он вздохнул.

— Хорошо. Я буду его носить только ради твоего успокоения. — Он надел кольцо на палец и поднес руку к лампе. — Полагаю, оно не причинит мне вреда.

— Спасибо, — поблагодарила я и поцеловала мужа.

Моя работа была сделана. И неважно, что меня ждет, главное — Генрих в безопасности.

Наступил новый год. Король все больше от меня отдалялся, а герцогиня и ее дамы шептались друг с другом в моем присутствии. Стоило мне войти в комнату, как все замолкали.

В октябре 1535 года умер миланский герцог, не оставив наследника. Город был открыт для разграбления. Даже без помощи Папы король Франциск не смог удержаться от искушения и послал в Милан свою новую армию.

В ответ император Карл захватил Прованс на юге Франции.

Король желал сам воевать против имперских захватчиков, но коннетабль Монморанси убедил его не делать этого, деликатно умолчав, что, когда король в прошлый раз повел за собой войско, его взяли в плен. К всеобщему облегчению, король назначил главнокомандующим опытного и осторожного Монморанси.

Но Франциску хотелось быть ближе к фронту. Летом 1536 года он и его старшие сыновья отправились в путешествие, и я тоже, вместе с несколькими придворными. Сначала мы оставались в Лионе, затем поехали в Турнон, далее в Баланс, что в Миди — так французы называют южные районы. Мы передвигались за фронтом, держась на безопасном от него расстоянии.

Дофин остался в Турноне — лечить легкую простуду. Излишняя предосторожность, на которой настоял король. Провожая нас, юный Франциск пошутил по этому поводу, и я смеялась, сидя в удалявшемся экипаже.

В Валансе мы с мадам Гонди катались верхом по сосновому и эвкалиптовому лесу, вдыхая запах лаванды, раздавленной копытами лошадей. Никогда еще я не ездила у берега Роны. Над нами носились тучи комаров. Солнце и река вступили в сговор и измучили нас страшным зноем. Мы остановились в поместье на мысу. Сверху открывался вид на долину и реку. По вечерам, когда жара немного спадала, я забиралась с вышиванием на подоконник в комнате, примыкавшей к апартаментам короля. Окно смотрело на реку.

Король подолгу беседовал в своем кабинете с советниками и, как ни странно, с Генрихом. Во всех других отношениях мой муж с отцом не общался, ели они отдельно, от аудиенций отказывались, даже мессу пропускали. Кардинал Лотарингский, один из советников, прерывал длинные совещания, чтобы отпустить королю грехи и причастить его.

Так продолжалось в течение недели, пока как-то утром я не проснулась в своей кровати от разрывающего сердце крика. Набросив на себя пеньюар, я помчалась вниз.

В аванзале возле королевских апартаментов я остановилась на пороге и увидела кардинала Лотарингского. Хотя еще только занимался рассвет, он был уже одет в свое алое облачение и шапочку, но не успел побриться. Первые лучи солнца осветили на его щеках седую щетину. При моем приближении он обернулся, в его глазах застыл ужас.

Возле окошка, у которого я обычно занималась вышиванием, стоял на коленях король. Поверх ночной рубашки накинут халат, волосы не причесаны. Он вдруг схватился за голову, словно хотел выбить оттуда горе, потом так же быстро склонился головой к бархатной подушке.

— Господи! — причитал он, простирая руки к небу. — Господи, почему ты не забрал меня? Почему не меня?

Он захлебнулся слезами.

Я тоже заплакала. Это было не отчаяние командира, а горе отца. «Бедная милая Мадлен, — подумала я. — Она всегда была такой болезненной». Я шагнула к его величеству, но кардинал резко махнул рукой.

Король приподнял голову так, чтобы были понятны его слова.

— Генрих, — простонал он. — Приведите мне Генриха.

Кардинал исчез, но его миссия оказалась ненужной — через несколько секунд Генрих появился сам. Он был полностью одет и готов действовать. Значит, он тоже услышал крики короля. Генрих переступил порог, и мы оказались плечом к плечу. Он устремил на меня вопросительный взгляд, на который у меня не было ответа.

Заметив согбенного несчастного отца, Генрих подскочил к нему и спросил:

— В чем дело? Отец, что случилось? Это Монморанси?

— Генрих… — Голос короля дрожал. — Мой сын, мой сын. Твой старший брат умер.

Франциск, улыбающийся золотоволосый друг. Комната закачалась, я взялась за дверь, чтобы не упасть, из глаз моих хлынул поток слез.

— Нет! — бросил Генрих и собрался ударить отца.

Король вцепился в его запястье и крепко сжал. Генрих старался вырваться. Оба дрожали. Вдруг Генрих опустил руку и закричал:

— Нет! Нет! Как ты можешь говорить такое? Это неправда, неправда!

Он схватил стоявший поблизости стул и перевернул его с такой силой, что тот с треском полетел по каменному полу. Затем попытался то же самое проделать с большим тяжелым столом, но не получилось, и он сам повалился на пол.

— Ты не можешь его забрать, — всхлипывал он. — Я не позволю тебе его забрать…

Я подбежала к нему и обняла.

Генрих обмяк. Глаза его приняли отсутствующее выражение. Такой взгляд я видела лишь однажды. Он свидетельствовал об отчаянии. Его дух был сломлен, и у меня не было средства восстановить его.

Подведя мужа к отцу, я отошла к порогу — оставила их наедине с горем. Я была человеком со стороны и не могла полностью разделить с ними трагедию.

Как только король снова обрел дар речи, он сказал:

— Сын мой, теперь ты дофин. Ты должен стать таким же достойным, каким был твой брат Франциск. Таким же добрым, чтобы тебя любили не меньше, чем его. Пусть никто не пожалеет, что ты стал первым наследником престола.

Тогда мне показалось, что его величество — жестокий и неразумный человек: как он может думать об этом в такой ужасный момент?! Как можно вспоминать о политике, когда твой сын мертв? Несколько дней я придерживалась того же мнения, пока мы не положили бедного Франциска во временную могилу.

И пока мадам Гонди, рассуждая о каком-то тривиальном деле, не назвала меня Madame la Dauphine.[20]

От этого обращения у меня перехватило дыхание, но не потому, что я жаждала власти, которая придет со статусом королевы, и не потому, что я боялась этого, просто я поняла: астролог и колдун Козимо Руджиери знал все с самого начала и ни в чем не ошибся.