Украденная дочь - Клара Санчес

Я тосковала по той зиме, в которую я — как будто это было самым обычным делом — купила себе билет на самолет до Парижа. Я купила его на деньги, которые мне давала бабушка Лили за то, что я работаю в нашем обувном магазине. Денег она мне давала немного, однако я ведь не была наемным работником — я была будущей владелицей этого магазина, и было бы странно, если бы я стала тянуть деньги у себя самой. Тратила на свою текущую жизнь я тоже немного: иногда ходила в кино, иногда — на дискотеку. Одежду мне покупала Лили, причем она на это не скупилась, потому что хотела, чтобы ее внучка была хорошо одета — и когда она работает в семейном магазине, и когда находится где-то еще. Туфли и различные принадлежности к ним мы брали в нашем магазине, а одежду выбирали вместе, когда ходили с бабушкой за покупками. Маму привлекала одежда в стиле хиппи, в восточном стиле, в этническом стиле — в общем, лишь бы не как у большинства людей, — поэтому она с нами по магазинам не ходила.

В аэропорту меня ждал Паскуаль. Он попросил в лаборатории разрешение поехать меня встретить, и нам понадобилось два часа на то, чтобы добраться до его квартиры, потому что он жил возле Парижа в пригородном районе, который назывался Монтрёй. Район этот, конечно, находился далековато от центра, однако поезда метро двигались быстро, да и наземным транспортом ехать по этому удивительному городу было отнюдь не скучно. Мне очень нравилось слушать, как Паскуаль разговаривает по-французски с различными людьми. А еще мне нравилось сидеть с ним в каком-нибудь из очаровательных уличных кафе в квартале Маре. Я мысленно представляла себе, что гляжу на нас как на парочку со стороны, глазами другого человека: «Он был старше ее, лет двадцати восьми, в пальто из ткани цвета морской волны и в длиннющем шарфе, обернутом вокруг шеи раза четыре и спускающемся при этом почти до земли. У него были очень черные волосы и такая борода, словно он пытается выглядеть как маститый ученый. Закуривая сигарету, он восторженно рассказывал о своей жизни и работе. Она пребывала в прекрасном настроении: прильнув к нему и наполовину утопив лицо в его шарфе, она вдыхала запах лавандового одеколона, которым он постоянно пользовался. Он, уже пуская облачка сигаретного дыма, левой рукой обхватил ее за плечи, а правой время от времени подносил сигарету к губам и делал длинную затяжку…»

Я познакомилась с ним на праздновании дня рождения одной из своих школьных подруг. Он был братом ее кавалера, и подруга сказала мне, что как только она увидела нас вместе, то сразу поняла, что мы прекрасно друг друга поймем. Она при этом имела в виду вот что: я почти не встречаюсь с парнями, а он — с девушками. Я не ходила на свидания с парнями потому, что меня всегда опекала Лили, а он не ходил на свидания с девушками потому, что был очень робким, а также потому, что больше всего его волновало собственное будущее. Мы сразу начали встречаться. Он приходил ко мне в наш семейный магазин, а я заглядывала к нему в университет. Так продолжалось до тех пор, пока ему не выделили стипендию для стажировки в Институте Пастера. Я очень гордилась тем, что делал Паскуаль, а также тем, что мой парень — ученый, а не какой-нибудь оболтус. Ни Лили, ни мама ничего мне по этому поводу не говорили, однако, когда он уехал во Францию, мне показалось, что Лили обрадовалась. Она сказала, что я тоже должна заботиться о своем будущем.

В Париже все оказалось каким-то другим. Я чувствовала себя абсолютно свободной. Я не вспоминала ни о нашем магазине, ни о нашей семье, и когда все-таки о них вспомнила, то мне стало даже совестно, что я так быстро о них забыла. Я показалась себе бесчувственным чудовищем — бесчувственным, но счастливым. Меня не раздражали ни долгие поездки на общественном транспорте, ни то, что квартира Паскуаля была маленькой и темной. Я воспринимала происходящее как приключения — мои приключения. Я даже не обращала внимания на то, что мы довольствуемся малым. Друзья Паскуаля вызвались найти мне учеников, да я и сама начала ходить по культурным центрам района и предлагать свои услуги в качестве преподавателя танцев. Меня удивило, как легко можно распрощаться с прошлой жизнью и начать жить совсем по-другому, не оглядываясь назад. Я уже начала раздумывать о том, как сказать Лили и маме, что я поживу здесь некоторое время, чтобы выучить французский язык, когда вдруг раздался телефонный звонок, который прервал самый фантастический проект всей моей жизни.

Звонила мама. Она сказала, что я должна немедленно возвратиться, потому что у Лили отказали ноги: она буквально рухнула наземь, не может больше ходить и находится в больнице. Мама не могла одновременно и заниматься магазином, и ухаживать за Лили, а потому она потребовала от меня срочно вернуться домой. Именно потребовала, а не попросила — у нее не было другого выхода.

Когда Паскуаль пришел в тот вечер домой, то увидел, что я собираю чемодан. Он сказал мне, что один из его друзей договорился с кем-то, что я буду проводить занятия по балету три дня в неделю по два часа в день в центре города. Он также сказал, что это только начало. Больше я его слушать не стала: мне уже не хотелось даже говорить о своей чудесной жизни в Париже, потому что несчастье, происшедшее с Лили, поставило на этих моих приключениях крест.

Уже через два дня я возвратилась в Мадрид. Бабушка уже выписалась из больницы и ждала меня, сидя в инвалидном кресле на колесах. Увидев меня, она заплакала. Слезы текли по ее белой коже, по круглому лицу. Мне плакать не хотелось. Я чувствовала себя солдатом, которому надлежит выполнить свой долг. Двадцать дней, проведенных в Париже, были, пожалуй, единственным периодом в моей жизни, когда я жила так, как сама хотела.

Я снова занялась нашим обувным магазином, а мама несколько дней спустя отправилась в путешествие. Она сказала, что больше не может, что ей нужно отойти от дел. Еще она сказала, что я молодая, что у меня больше сил, что я ее пойму, что мне нельзя заниматься чем-то другим, что я не могу быть такой же безответственной, как она…

Я поднялась с постели, чувствуя себя разбитой. Начав с кофе, я принялась машинально делать все то, что обычно делала по утрам. Отец еще в семь часов ушел работать на своем такси. Я тоже проснулась в семь, но тут же — даже не став потягиваться — закрыла глаза и позволила своей голове думать так, будто она никак не связана с моим телом и с моей душой. С тех пор как Мария, помощница детектива Мартуниса, сказала, что в один прекрасный день кусочки пазла начнут занимать свои места как бы сами собой и мне нужно будет всего лишь потрудиться окончательно собрать их в единое целое, я, просыпаясь, мысленным взором отчетливо видела девятнадцатилетнюю Лауру, дом, в котором она живет, ее семью. Жаль, что еще далеко не все кусочки пазла заняли свои места. А может, я вовсе не такая умная, какой меня считает Мария? Может, кусочки пазла не смогут встать на свои места в моем скудном умишке? И что это за кусочки пазла? Чего мне уже удалось добиться в своих поисках? Я познакомилась с людьми, которые лично видели Лауру, когда та была маленькой девочкой. Я выяснила, что у нее есть бабушка, которую зовут донья Лили, и мама, у которой такое же имя, как у какой-то знаменитой актрисы. Еще я видела ее фотографию. Ту фотографию. Фотографию, которая являлась ключевым кусочком этого пазла, хотя по ней и невозможно узнать Лауру, уже ставшую взрослой. Она ведь может быть сейчас очень высокой и очень толстой или же, наоборот, низенькой и худой, а волосы у нее вполне могли потемнеть. В ее лице не было никаких отличительных черт, по которым ее можно было бы узнать. Однако она, если бы ее все-таки удалось разыскать, без труда узнала бы себя на той фотографии. Кроме того, данная фотография была для меня как бы частичкой Лауры, подтверждением того, что она действительно существует, что она — не призрак.