Секретные архивы ВЧК-ОГПУ - Борис Сопельняк

— Вот так-так! — удивленно воскликнул Ленин. — Значит, по городу ни проехать, ни пройти, а люди толпами бродят по трамвайным путям?! И нет никакого выхода? Эх вы, горемыки несчастные, не можете решить простейшей задачи. А что, если этим людям дать лопаты, мобилизовать подводы и вывезти снег за город? Такой вариант возможен?

— Так ведь как их заставишь? Народ-то все рабочий, едва бредет после смены.

— А буржуазия на что! Надо послать по домам людей из Моссовета, пусть пройдутся по квартирам и выгонят на улицы бывших фабрикантов, купцов, офицеров и прочих лиц непролетарского происхождения. Пусть помашут лопатами, физический труд им не повредит.

— Отличная идея, — оживился Бонч-Бруевич. — Тем более что улицы они будут чистить не для какого-то дяди, а для самих себя, в их ботиночках и штиблетиках гулять по расчищенному тротуару куда сподручнее. А что Надежда Константиновна, — поменял он тему, — вы с ней говорили?

— Говорил. Пока что Надя не говорит ни «да», ни «нет». Но судя по тому, что подробно расспрашивала и о парке, и о школе, думаю, она склонна согласиться. Договорились так: окончательный огвет я получу завтра утром.

На том и расстались. Ленин занялся текущими делами, а Бонч-Бруевич побежал звонить в Моссовет, чтобы мобилизовать на уборку снега нетрудовое население города.

Чуть свет Бонч-Бруевич явился в кабинет Ленина с очередным докладом о положении на фронтах. Выслушав доклад и передвинув флажки на карте, Ильич улыбнулся, характерным жестом заложил большие пальцы рук за прорези жилетки, что свидетельствовало о хорошем настроении, заговорщически подмигнул и нарочито громко прошептал:

— Наше дело правое. Мы победили. — И, выдержав паузу, добавил: — Надя согласна. Она уже укладывается.

— Ура! — так же шепотом воскликнул Владимир Дмитриевич. — Пойду заказывать машину.

— Успеется... На дворе еще темновато. При дневном-то свете ехать лучше, да? И все же я беспокоюсь, — вздохнул он.—Пойдет ли ей этот отдых на пользу? Уж очень она плоха. По ночам еле дышит, да и говорит с большим трудом. Поправится ли?

И вот ведь характер, чуть жива, а бумаг с собой берет полный чемодан, буду, говорит, работать без отрыва от отдыха.

В тот же день Бонч-Бруевич отвез Надежду Константиновну в Сокольники. По дороге он с удовлетворением поглядывал на бывших господ, которые, неумело тюкая ломами и с трудом поднимая лопаты, разгребали огромные сугробы.

«Так они будут работать до самого лета, пока снег не растает сам собой, — подумал он. — Нет, буржуи нас не спасут, надо придумать что-то другое, скажем, какой-то выходной объявить днем чистой Москвы и попросить выйти с лопатами все население города. В конце-то концов, ходить по этим улицам не заморскому дяде, а им самим. Надо будет посоветоваться с Ильичом», — подвел он итог своим размышлениям и попросил шофера прибавить газу.

Прошел день, другой, минула неделя... Надежда Константиновна пошла на поправку, и Владимир Ильич заметно повеселел. Он чуть ли не каждый день ездил в Сокольники, при этом соблюдая вошедшие в привычку правила конспирации. Если он отправлялся в лесную школу, то знал об этом только Бонч-Бруевич. А если кому-то из членов правительства позарез нужно было посоветоваться с Ильичом, Бонч-Бруевич говорил, что он уехал не в Сокольники, а в Хамовники или в район Рогожской заставы и часа через два вернется.

Так продолжалось довольно долго... И вот однажды, в конце декабря, Ленин вызвал Бонч-Бруевича, попросил поплотнее закрыть дверь и, пристально глядя в таза, спросил заговорщическим шепотом:

— Вы сможете выполнить сверхсекретное и архиважное задание?

— Я постараюсь, — понизив голос, ответил Бонч-Бруевич.

— Если вы за него возьметесь, то напрячься придется очень серьезно.

— Раз надо, значит, напрягусь.

— Вы сможете достать то, чего нигде нет?

—Как это?—не понял Бонч-Бруевич.—Как можно достать то, чего нигде нет?

— То-то и оно! — лукаво прищурясь, но строгим голосом продолжал Ленин. — И это еще не все. О том, что вы будете это нечто искать, не должна знать ни одна живая душа.

— Сдаюсь, — умоляюще поднял руки Бонч-Бруевич. — У нас сейчас много чего нет, но если то, что вы имеете в виду, искать под большим секретом, то как же его найдешь?!

—Ага, сдаетесь! — захохотал Ленин. — А еще управделами Совнаркома! Я-то думал, что для вас нет ничего невозможного, а вы спасовали. Ладно, батенька, не буду вас больше мучить. Речь идет о детском празднике, который я хочу устроить в лесной школе. Елка там есть, но нет ни игрушек, ни хлопушек, ни гирлянд, ни конфетти. Я уж не говорю о подарках! Так вот надо раздобыть костюмы для Снегурочки и Деда Мороза, а также хлопушки, игрушки, гирлянды, маски и, конечно же, побольше конфет, пряников, печенья и других сладких вкусностей. Сможете?

—Да-а, это действительно то, чего нигде нет, — задумчиво поскреб бороду Бонч-Бруевич. — Бронепоезд или десяток пулеметов — это я достать могу, но игрушки и хлопушки...Что ж, придется напрягаться, и, как вы правильно заметили, очень серьезно.

— Судя по всему, расходы предстоят немалые, а так как это наша частная инициатива, то давайте рассматривать это как складчину. Вот вам моя доля, — протянул Ленин несколько банкнотов. — А что касается секретности операции, то прошу отнестись к этому с полной серьезностью: никто не должен знать, куда вы будете отправлять все эти игрушки, пряники и хлопушки.

— Понимаю, — кивнул Бонч-Бруевич. — Взять след я никому не позволю, и никто не будет знать, где этот праздник встречаете вы.

— Вот и прекрасно. О дате и времени выезда я сообщу дополнительно.

— Я пошел, — двинулся к выходу Бонч-Бруевич, но потом вдруг остановился, покрутил головой, досадливо поскреб бороду и, держась за ручку двери, обернулся к Ленину. — Вы меня извините, но самого главного я так и не понял: какой праздник мы будем отмечать. Если Новый год, то опоздали, мы же в феврале этого года перешли на григорианский календарь. Если Рождество, то в самый раз, но мы неоднократно заявляли, что являемся воинствующими атеистами и отмечать поповский праздник большевикам вроде бы не с руки.

— Вы правы, с Новым годом мы опоздали, на дворе уже 1919-й,—успокаивающе приобнял своего давнего друга Ленин. — Если вы помните свое беззаботное детство, то вся православная Русь вначале отмечала Рождество, которое плавно переходило во встречу Нового года. И это было логично: сначала Иисус родился, а потом, много лет спустя, летоисчисление стали вести от Рождества Христова. Россия этому отчаянно сопротивлялась, и лишь при Петре I, на рубеже XVIII века, Новый год стали встречать не 1 сентября, а 1 января. С переходом на григорианский календарь эта традиция разрушилась и сложилась противоестественная ситуация: сначала наступает Новый год, а потом рождается Христос. Из-за этой путаницы Новый год мы еще не научились встречать, а Рождество—разучились. Но дети-то тут при чем? Им-то какое дело до этой неразберихи с календарями? Вот я и подумал: раз встречу Нового года мы проворонили, надо устроить им елку неделей позже. А то, что это будет в канун Рождества, то это случайное совпадение. Вы понимаете: сов-па-де-ни-е,—произнес он по слогам.—И пусть ваша атеистическая совесть спит спокойно,—улыбнулся он и подтолкнул Бонч-Бруевича к двери.