Светись своим светом - Михаил Абрамович Гатчинский

не вникающая в человеческую сущность?

Возникло «дело».

Унизительно доказывать, что ты не верблюд. Что есть вещи, которые не втиснешь в анкету. Что ни одна анкета ни в какие годы не давала исчерпывающих данных о живом человеке. Зборовский существует? Да. Николай Колосов его сын? Да. Получал стипендию? Да. Мог отец-профессор прокормить сына-студента? Да. Со стороны все соответствует истине. И тот, кто состряпал анонимку, — а кто кстати? — попал в самую точку, знал, во что целил.

— Самосуд себе учиняешь? — узнав обо всем, возмутился Бориска. — Черт знает что! Не принимай близко к сердцу.

— Иначе не умею! Я говорю Нюрке: дай взглянуть на письмо. Не показывает: «На бюро будем разбирать».

— На бюро? По анонимке? Брось валять дурака! Анонимка — документ трусов.

На заседании комитета комсомола Бориска вспылил:

— Хватит косточки перемывать: Колосов — Зборовский, Зборовский — Колосов… Фамилии сути дела не меняют. Вы чего добиваетесь?

Все же Бориска забеспокоился. Хорошо знал Нюрку Кирпу, эту бесстрастную флегму, охочую до судилищ. При такой святоше дело может обернуться всяко. А Николай озлоблен, выбит из колеи. Зачем, говорит, идти на судилище, если приговор вынесен авансом? Плюну на все, и — айда в Комаровку.

И Бориска не стерпел, отправился в райком партии.

Скинул в раздевалке пальто, — из протертой подкладки вата торчком. Размотал вигоневый шарф, вытер ноги — и прямо в приемную. Секретарь райкома Черных случайно вышел туда же. Сел рядом.

— Перегнули? Безобразие, товарищ Клямкин, — возмутился секретарь. — Беда в том, что иногда у нас делают не то, что важнее всего, да еще с тупым верхоглядством. — Дорисовал на листке бумаги домик в три окна, крылечко, дорожку и солнце за горкой. — А Колосову, твоему другу, передай: пусть не тревожится, живет себе и здравствует. В институт я сам позвоню. Нет, напоминать мне не надо.

Сидя на корточках, Зборовский роется в шкафу. Рукописи, рукописи, результаты наблюдений, реферативные обзоры…

Больные спят, бесшумно ступают сестрицы и нянюшки. Мертвый час. Час, когда никто не мешает. Можно заняться картотекой, править. Но писать, готовиться к лекциям привык только вечером и дома.

Сипло зазвонил телефон. Сергей Сергеевич нехотя обошел письменный стол, сел и лишь тогда снял трубку:

— Слушаю. — Никакого ответа. Вероятно, звонят из телефонной будки? — Монету опустите!

— Кха-кха…

— Ну говорите же! Я слушаю вас.

— Можно профессора Зборовского?

— Это я.

Снова: «Кха-кха…» Затем:

— В-вы?.. Вы и есть товарищ Зборовский?

— Да.

— Сергей Сергеевич? Кха-кха…

У человека, очевидно, бронхиальная астма. Переждав, спросил:

— Что вам угодно?

— Сергей Сергеевич?

— Еще раз спрашиваю: что вам угодно?

Невидимый собеседник хохотнул:

— Милейший профессор, хотел бы на вас взглянуть.

Что за фамильярность?! Незнакомец просил встречи, безотлагательно, сегодня же, сейчас, где-нибудь поблизости, хотя бы в итээровской столовой «Уголок».

Зачем встречаться, объяснить не хочет. Забавно, однако. Попросил назвать фамилию.

— Узнаете при встрече, — услышал в ответ.

Неведомо почему потянуло на более чем странное приглашение. Верочка сказала бы: «Ведешь себя как мальчишка. Ты же, не забывай, профессор».

— Ну что ж, давайте встретимся. Поговорим.

Голос в мембране оживился:

— Нам действительно есть о чем поговорить.

Надевая в вестибюле пальто, подумал: куда и зачем ты идешь? Нелепо.

За поворотом стоянка такси. Отсюда до «Уголка» ходу минут пять.

Незнакомый высокий человек ждет там, где условились. Медленно прохаживается, заложив руки в прорезные карманы коричневого кожаного пальто. Фетровые бурки. Седые виски. Сразу видно — номенклатурная единица.

— Я Зборовский, — протянул ему первым руку. — Кто вы?

— Зря назвались, узнал бы и так вас. Ей-ей узнал, Сергей Сергеевич.

Голос очень знаком, как в теплую ванну окунул он в далекое, давнее.

— Что, не ожидали такой встречи? А ведь она могла состояться значительно раньше.

Мы браним, пушим провинцию, а покинув ее, вспоминаем не без грусти. Да, был пыльный уездный городишко. Крохотный вокзалишко. Хирург Соколов. Семья Лемперт. Следователь Кедров… Кто же оставил о себе недобрый след? Владелец иллюзиона «Экспресс»… Вспомнил экстренное сообщение, расклеенное на столбах Нижнебатуринска: «Арстакьян — аферист», «Арстакьян — шпион». Кто знает, может быть с того дня, как прочел это, и поколебалась вера в людей?

Теперь уже не сомневался, что перед ним…

— Если не ошибаюсь, вы — Арстакьян?

— Именно. Древний знакомый.

«Знакомый-го знакомый, но ты, брат…»

— Да, шпион, — громко рассмеялся тот, угадав его мысли. — И вам такое про меня слышать доводилось?

— Кажется, после ареста вы совершили побег?

— Последнее несомненно: побег состоялся. Итак, давайте знакомиться заново: я — Черных.

Не зная, почему Арстакьян и Черных — одно и то же лицо, Зборовский ждал объяснений.

— Совершим, уважаемый профессор, экскурс в дни нашей с вами молодости. В царские времена мне довелось скитаться по многим местам и под разными кличками.

Два-три раза обошли они кварталы. Два-три раза возвращались на одно и то же место — к итээровской столовой.

Нет, это не сон. Молодой питерский земец Сергей Зборовский даже и не подозревал, что следователь Кедров, «буржуа» Арстакьян, бесцветный работяга Харитон и — кто бы мог подумать! — даже лубочный мужичок из Комаровки Фомка… все это были люди одной партии, одной идеи, люди большевистского подполья, о которых теперь пишут в мемуарах. А «Будильник» — эта балаганная газетка просто служила ширмой для нелегальной типографии, где по ночам печатались листовки и рассылались в ближние города.

— Почему же вы избрали для этих целей Нижнебатуринск? Ни заводов, ни фабрик в нем. Рабочих — раз-два и обчелся.

— Узнаю вас, Сергей Сергеевич. Ученым стали, а все та же наивность. Что представлял собой в те годы Нижнебатуринск? Городок-болотце. Мелкие дворянчики, сытенькие мещанишки. Даже вы, «третий элемент» — земские врачи, агрономы, статистики… — только и делали, что руками размахивали. Рабочий класс там был не силен? Как раз на руку: хорошая маскировка. В тринадцатом, после забастовки в Баку, я бежал. Партия направила меня в Нижнебатуринск. Поручили типографией заняться.

Так Зборовский узнал, что Арстакьян был вовсе не Арстакьяном, а саратовским студентом Александром Черных, изгнанным из университета за «неблагонадежность». И ни в какой долине Аракса он никогда не жил. Кедров устроил его побег из тюрьмы, все о нем знал, А его, Зборовского, в это не посвятил. Харитон, расклеивавший афиши на заборах сонных улочек Нижнебатуринска, и тот ведал больше. Проснулось нечто похожее на обиду: самое важное, значительное в те годы проходило мимо. Сам сторонился? А ведь какой-то участок жизненного пути он шагал с ними по-соседски рядом.

— Как видите, да-а-ра-гой Сергей Сергеевич, не все старое плохо?

— То есть?

— Старая дружба, например.

Пролегли версты многих лет. Никаких следов от того «инородца». Ничего общего с нижнебатуринским аристократом. Секретарь райкома. Он весь переполнен хлопотами, живет в постоянном цейтноте: забот по горло — времени шиш. Продуктовые