Внутренний враг. Шпиономания и закат императорской России - Уильям Фуллер

Что касается Фрейдбергов, обвинители, похоже, решили, что «Северо-западная русская пароходная компания» была prima facie ареной шпионажа, несмотря на сведения, представленные ковенской и курляндской жандармериями, о том, что Фрейдберг — почтенные бизнесмены, неоднократно и безосновательно становившиеся мишенью наветов своих конкурентов. Капитан Дмитриев из Курляндского жандармского управления даже назвал имя одного из тех, кто особенно усердствовал в оговоре Фрейдбергов, — некоего Бруштейна, бывшего их сотрудника, уволенного за бесчестное поведение78.

В Копенгагене третий из братьев Фрейдберг, Самуил, тем временем пытался сделать то единственное, что, казалось, могло повлиять на ход разбирательства дел его братьев. Вскоре после ареста Бориса в начале марта Самуил телеграфировал в пароходство «Кунард» в Ливерпуле, умоляя руководство фирмы (агентом которой в Либаве он был многие года) связаться с британским Министерством иностранных дел и попросить заступиться за его брата. 6 (19) марта глава «Кунарда» сэр Альфред Бут явился в Уайтхолл именно с этой целью. В памятной записке беседы, составленной для британского министра иностранных дел, сэр Эдвард Грей указывал, что

Компания [ «Кунард». — У.Ф.] очень высоко оценивает деятельность своего агента и ручается за его деловые качества и преданность британским интересам. Его брат, находящийся под арестом, также известен лично главе пассажирского отдела Компании, который отзывается о нем столь же хорошо. Компания уверена, что произошла ошибка, поскольку оба брата, хотя и российские подданные, всегда были исключительно преданы интересам Британии и настроены против Германии79.

Мнение Бута имело достаточный вес, чтобы произвести впечатление на британское Министерство иностранных дел, которое поручило британскому послу в России сэру Джорджу Бьюкенену заняться этим делом. Злобный ответ Бьюкенена от 27 марта, красноречиво его характеризующий, мы приводим целиком:

Фрейдберг был арестован потому, что состоял в деловых отношениях с жандармским полковником, которого вместе с еще сорока лицами обвиняют в передаче секретных военных сведений, позволивших врагу нанести серьезный урон русской армии во время последних операций в Восточной Пруссии. Мне всегда трудно заступаться за российского подданного, даже если он представляет важные британские интересы, и в особенности когда, как в настоящем случае, считается, что данное лицо замешано в очень серьезном случае шпионажа. Если отношения Фрейдберга с полковником носили чисто деловой характер (надеюсь, что так оно и было, хотя не могу поручиться), его несомненно скоро освободят.

В последние несколько месяцев мне приходилось столь часто выступать от лица британских граждан или британских фирм, что я опасаюсь, будут ли в будущем мои выступления приниматься с тем же вниманием, если я выскажусь по делу, подобному делу Фрейдберга80.

Это послание, свидетельствовавшее, помимо прочего, о потрясающей неосведомленности его автора относительно того, что творилось в воюющей России («его несомненно скоро освободят»), не оставляло никаких сомнений в том, что Бьюкенен и пальцем не пошевелит, чтобы помочь Фрейдбергу, как бы ни беспокоился «Кунард». В последнем абзаце своего письма он, по сути, пригрозил Министерству иностранных дел, чтобы на него не давили с этим делом.

Несмотря на то что после нескольких месяцев расследований Матвееву и его команде удалось собрать только смутные и косвенные показания против большей части осужденных, высшие военные власти, очевидно, решили сделать их дела показательными. Чтобы каждый получил в точности заслуженное наказание, конечно, необходим был суд. 11 июня генерал Гулевич телеграфировал в Варшаву, что Николай Николаевич приказал рассмотреть дела Фрейдбергов и еще двенадцати подсудимых военно-полевым судом.

Первое заседание суда состоялось 15 июня, уже через дня дня был вынесен приговор. Борис Фрейдберг объявлялся виновным в заговоре для совершения шпионажа в пользу Австрии и Германии до 1914 год а и в реальном осуществлении этого замысла впоследствии. Шломо и Аарон Зальцманы, как оказалось, снабжали немцев секретными сведениями об укреплениях в Гродно и были признаны виновными в шпионаже. Давид Фрейдберг, Матеуш Микулис и Франц Ригерт обвинялись в заговоре для совершения шпионажа, однако суд признал их невиновными в реальном его осуществлении, тогда как Клара Мясоедова, Фрид, Фальк, Гротгус, Урбан, Беревд, Липшиц и Фрейнат были объявлены невиновными как в шпионаже, так и в заговоре. Давид Фрейдберг, Микулис и Ригерт были приговорены к каторжным работам. Борис Фрейдберг и братья Зальцман осуждены к повешению81.

В тот самый день, 17 июня, жена Бориса, Мина, отправила слезную просьбу в Ставку, умоляя Николая Николаевича о милосердии: «несчастная жена и мать троих малолетних детей припадает к стопам Ваш. Импер. Высоч. с горячей мольбой пожалеть ее и детей». Борис, говорила она, пал жертвой «роковой ошибки». Он просто не мог быть шпионом, ибо как управляющий «Северо-западной русской пароходной компанией» он «вел ожесточенную борьбу с германскими пароходными обществами»82. Но Мина опоздала. Когда ее телеграмма пришла в Ставку, Борис был уже мертв. Вместе с Шломо и Аароном Зальцманами он был повешен ранним утром 18 июня. Второе послание Мины великому князю, в котором она просила выдать ей тело мужа, было, если это можно себе представить, еще более душераздирающим. Поскольку ее муж перешел в лютеранство, она желала похоронить его на лютеранском кладбище, чтобы «сохранить для детей память об отце, приводя их на его могилу»83. Но Ставка отказала даже в этой скромной просьбе и приказала перехватывать письма тех, кто оставался в заключении, в том числе Давида Фрейдберга, который обращался к Самуилу с просьбой позаботиться о его жене и добавлял: «Я завидую Борису, его страдания уже закончились, мои только теперь начнутся»84.

Непомерную жестокость Ставки можно объяснить (но не оправдать) той яростью, которую вызвала в военной среде «мягкость» приговоров, вынесенных в Варшаве в июне этого года. Генерал А.А. Гулевич, теперь уже начальник штаба Юго-Западного фронта, продолжал исполнять роль палача на службе у великого князя. По приказу последнего он разразился жестким письмом в адрес генерал-лейтенанта Александра Трубина, коменданта Варшавской цитадели. Николай Николаевич, сообщал Гулевич Трубину, крайне недоволен. Почему допустили столько оправдательных вердиктов? Может быть, военнополевой суд недостаточно компетентен для своей работы? Или же члены суда и сам Трубин (который, между прочим, подписывал все приговоры) поддались неуместной жалости?

Ответ Трубина представляет собой весьма интересный документ. Он защищал работу полевого суда, рассматривавшего дело братьев Фрейдбергов, упирая на то, что «судом проявлено было напряженнейшее старание определить хотя бы даже косвенными уликами виновность каждого подсудимого». Однако невозможно было установить виновность всех подсудимых. Трубин не пропустил ни одного заседания и, выслушав приговор, «по совести не мог найти ни одного мотива, чтобы приговор этот не утвердить». Ни суд, ни комендант не испытывали жалости к подсудимым. «Будь среди них даже сын мой, рука моя не дрогнула бы подписать ему смертный приговор, лишь бы его виновность была суду и мне доказана». Не мог бы Гулевич любезно переслать копию этого письма начальнику штаба великого князя? «Порицание, тем более его Императорского Высочества, нашего обожаемого верховного главнокомандующего, является для меня, не чувствующего за собой вины, безмерно тяжелым испытанием»85.