Сундук истории. Секреты денег и человеческих пороков - Анатолий Вассерман

В отраслях менее динамичных, нежели компьютеры, «коммерческое бессмертие» и подавно случается едва ли не на каждом шагу.

Главный вклад в разработку нынешней нашей винтовочной гильзы внёс генерал Вельтищев[98]ещё в 1889-м — для однозарядной винтовки. На вооружение гильза принята в 1891-м вместе с магазинной винтовкой Мосина (по обычаю оружейников Мосин заимствовал многие важные черты своей разработки у параллельно испытываемой винтовки Нагана — да и Наган при отладке многое почерпнул у Мосина[99]). С годами технологию производства гильзы отработали до такого совершенства, а патронов с нею наштамповали так много, что под неё доселе разрабатывают новые системы. Даже несмотря на то, что существенные особенности её устройства — оптимальные для однозарядной винтовки рядового пехотинца — крайне затрудняют работу магазинных и ленточных систем подачи, ограничивают кучность огня, мешают выполнить многие другие современные требования. А под новое оружие — вроде единого пулемёта Калашникова или снайперской винтовки Драгунова — продолжается выпуск патронов. И конца этому порочному кругу не предвидится.

Механизмы первых пишущих машинок были тяжелы и неуклюжи. Потому медлительны. Чуть быстрее постучишь по клавишам — рычаги не успеют вернуться на место и сцепятся. Пока облегчить механику не удавалось, инженеры придумали выход: разложили часто используемые буквы подальше друг от друга. Средняя — с учётом потерь времени на распутывание рычагов — скорость печати выросла. И когда наконец появились быстрые конструкции, люди уже привыкли к раскладке QWERTY и не хотели переучиваться. А уж при слепой десятипальцевой печати можно приспособиться к любой раскладке. Так что быстрая раскладка, разработанная Двораком, хотя и значится в настройках операционных систем, но на практике не используется. А вот русская раскладка ЙЦУКЕНГ сделана уже для сравнительно быстрой механики, так что оптимальна для русского языка (включая украинский и белорусский диалекты), а не порождена коммерческим бессмертием первых решений.

«Кока-Кола» и «Пепси-Кола» различны разве что по дате создания: 1886-й и 1898-й. 12 лет хватило: первая аптечная[100]микстура по капитализации опережает вторую в разы.

Коммерчески бессмертны и многие наши обычаи. Атеизм долго не мог объяснить, откуда берутся правила: что такое хорошо и что такое плохо. Но и вероучители не проясняли, отчего законы и морали столь многообразны. Только по мере изучения законов эволюции прояснилось: разные территориальные, национальные и социальные группы человечества непрерывно опробуют разные варианты устройства общества и способов его поведения — так же, как природа непрерывно испытывает разные варианты устройства живых существ и их сообществ. Те, кто удачнее устроен внутри и точнее соответствует внешним условиям, выживают лучше и размножаются интенсивнее, так что в конце концов вытесняют менее приспособленных. Само стабильное процветание общества — свидетельство удачного выбора избранного им образа деятельности. Таких образов много — но если уж один из них выбран, то до поры до времени его придерживаются даже вопреки изменениям в обществе и мире.

Наука ещё не научилась предсказывать пути развития эволюции. Более того, накопились серьёзные основания считать точность таких предсказаний принципиально ограниченной. Хотя бы потому, что одно из нескольких примерно равноценных продолжений может оказаться выбрано случайным образом — но дальнейшее развитие обычно столь зависимо от этого выбора, что прочие варианты лишаются всяких шансов на демонстрацию собственных достоинств: затраты на переход всего общества к ним превышают возможный выигрыш.

Эволюционное происхождение и причины устойчивости закона и морали прекрасно обосновал лауреат премии Банка Швеции в память Альфреда Нобеля (в просторечии — Нобелевской премии по экономике) Фридрих Август фон Хайек в книге «Пагубная самонадеянность». На высочайшем макроуровне — та же гонка, что и в повседневном бизнесе.

Опередить конкурентов не менее важно и на микроуровне. Шанс продолжить существование своих генов получает именно первый сперматозоид, добравшийся до яйцеклетки.

Вся наша жизнь — проявление коммерческого бессмертия.

Журнал Economist опубликовал очередной выпуск индекса БигМака. Стандартизованный по всему миру многоступенчатый бутерброд, содержащий хлеб, мясо, овощи, приправы — изрядный фрагмент потребительской корзины. Сравнение его цены в разных местах — простейший способ быстро оценить паритет покупательной способности местных валют.

На родине доллара БигМак стоит $3.41. В России — по курсу на момент расчёта индекса — $2.03. Следовательно, применительно к основным продуктам потребления рубль недооценён на 41 %.

Впрочем, рубль — ещё не рекордсмен. Наивысшая степень недооценки — у китайского юаня: $ 1.45, т. е. 58 %.

К Китаю плотно примыкают Малайзия ($1.60–53 %), Египет ($1.68–51 %), Индонезия ($1.76–48 %), Таиланд ($1.80–47 %), Украина ($1.86–46 %).

На другом полюсе — Исландия: $7.61 (я на полный обед в McDonald’s — с салатом, мороженым, кофе и т. п. — трачу несколько меньше), что соответствует переоценке местной кроны на 123 %. Явно переоценены также норвежская крона ($6.88 — 102 %), швейцарский франк ($5.20–53 %). Да и евро (в среднем по странам еврозоны $4.17–22 %) несколько завышен.

Столь внушительную разницу невозможно — да и не нужно — списывать на причуды биржевых игр. Особенно если учесть: индекс публикуется уже не первый год — и заметных подвижек за всё это время не ощущается. Следовательно, за разбросом цен расхожего бутерброда стоят серьёзные закономерности.

Самая очевидная из них — традиционная нищета многих стран и столь же традиционный достаток других. Пекинец вряд ли сможет себе позволить БигМак по чикагской цене. Зато с бергенца можно содрать втридорога.

Но нищета и богатство — категории не экономические. Игроки на валютных биржах руководствуются существенно более оцифрованными данными. Прежде всего — потоками товаров и услуг, стоящих за значками валют.

Если взглянуть на эти потоки, индекс БигМака становится вполне очевиден. Самая недооценённая валюта — у страны, уже пару десятилетий исполняющей обязанности мастерской мира. Конвейерные производства переносятся в Китай потому, что там самая дешёвая рабочая сила. Дешёвая же она не в последнюю очередь потому, что всё необходимое для её существования тоже дёшево — не только благодаря баснословной скромности потребностей среднего китайца,[102]но и вследствие искусственно заниженного курса местной валюты.