В поисках советского золота. Генеральное сражение на золотом фронте Сталина - Джон Д. Литтлпейдж

испытание, при этом, если изобретение окажется бесполезным, стоимость испытания будет вычтена из заработной платы членов комиссии.

Примерно через пятнадцать минут после того, как я отправил эту записку, один из инженеров попросил меня о встрече. Я встретил его с серьезным выражением лица. Он немного помялся, а затем сказал, что проконсультировался с другими членами комиссии после прочтения моей записки, и они хотели бы забрать свой отчет для повторного рассмотрения. Я согласился, и еще до конца дня мне вручили свежий отчет, в котором это изобретение объявлялось бесполезным и рекомендовалось отказаться от него. Я добавил свое одобрение к этой рекомендации, и в данном случае никаких проблем политического характера не последовало.

Я никогда не работал в государственных организациях других стран, кроме России, так что не могу сделать сравнений. Я слышал, что закостенелость, характерная для всей советской промышленности, встречается и на государственных предприятиях других стран. В России, конечно, вся промышленность принадлежит государству, что, безусловно, препятствует проявлению инициативы. Безопаснее не рисковать, держаться как можно тише, не привлекая к себе внимания. Это особенно актуально в России, потому что инженеров здесь часто обвиняют во «вредительстве», могут посадить в тюрьму или даже расстрелять, если их признают виновными.

Я припоминаю один случай, когда русскому, работавшему переводчиком у иностранного инженера, пришлось искать новое место после того, как инженер уехал из России. Мой друг, знакомый с этим русским, однажды встретив его, спросил, как у него дела. Тот сказал, что устроился на работу мелким клерком. Мой друг удивился:

– Но почему? Вы, конечно же, можете получить что-то лучше этого!

– Да, мне предложили возглавить лесопромышленный трест и зарплату в три раза больше, чем я получаю сейчас, – ответил русский. – Но я не решился дать согласие.

– В чем же причина? – недоумевал мой друг.

– Слишком большая ответственность, – ответил русский. – В последнее время дела в лесной промышленности не слишком хороши, и, если бы что-то пошло не так в этом тресте, моя это вина или нет, меня бы привлекли к ответственности. А мое положение усугубляется тем, что я работал с иностранцами. Следователи всегда ищут самого очевидного подозреваемого, а кто в этом случае наиболее очевидный вражеский агент?

Я знаю русского инженера, который работал на городской электростанции. В течение нескольких лет он выполнял рутинную работу в конторе, но в один прекрасный день ему предложили должность главного инженера, отвечающего за станцию. Он не только отказался от повышения, но и уволился. Нашел работу в совершенно другой отрасли, для которой не имел специальной подготовки. На вопрос о причине поступка он ответил:

– Если бы я принял повышение, то отвечал бы за все, что пошло не так на электростанции, и рисковал быть расстрелянным или угодить в тюрьму на долгий срок. Но отказ от повышения тоже сочли бы подозрительным.

Мой опыт свидетельствует, что такие примеры не редкость. Только самые смелые и уверенные в себе люди готовы полностью взять на себя ответственность в советской промышленности. Власти загнали себя в тупик: они должны быть жестоки с потенциальными вредителями, чтобы отбить у них охоту к саботажу, и в то же время постоянными угрозами лишают уверенности в себе честных руководителей.

Когда я приехал в Россию в 1928 году, страна только что прошла через очередную из многочисленных чисток, и инженеры были объектом подозрений, как никто другой. Затем начиная с 1933 года дела пошли намного лучше. Дошло даже до того, что я мог отдавать приказы на шахте или обогатительной фабрике с уверенностью, что они будут выполнены. Но когда в 1936 году был раскрыт грандиозный антисталинский заговор, начался такой террор, какого еще не знали прежде, и особенно пострадала промышленность, потому что заговорщики признались, что их целью было разрушение нескольких отраслей производства.

На фоне шума и волнений последней чистки, которая все еще была в разгаре, когда я покидал Россию в августе 1937 года, условия вернулись к состоянию десятилетней давности, и дух инициативы, который стал распространяться среди промышленных руководителей, снова был подавлен. Я не рискну утверждать, что может произойти в будущем, но по собственному опыту могу предположить, что для восстановления после последней волны казней и арестов потребуется несколько лет.

Один русский знакомый, наивно полагая, что я симпатизирую коммунистам, потому что работаю в России, однажды спросил меня, почему я не стал советским гражданином. Я ответил:

– Разве вы не знаете, что мое американское гражданство составляет около 95 процентов моей ценности для советской промышленности? Поскольку я американец, меня не заставляют выполнять требований к советским инженерам, которые значительно снижают эффективность их труда.

Управляющие Россией коммунисты настаивают на том, что инженеры, как и все остальные граждане, должны принимать активное участие в политической жизни страны. Моим российским коллегам приходилось каждый день тратить так много времени на решение вопросов, не имеющих никакого отношения к производству, – разного рода собрания, митинги и прочее пустословие, – что они просто не могли хорошо выполнять свою работу. Как и все политики, коммунисты придают чрезмерное значение произнесению речей. Инженерам ставят в вину, если они пренебрегают участием в общественной жизни, но не менее строго спрашивают и за недоработки.

Советские инженеры вынуждены многие часы отдавать работе. Они должны следить за последними техническими достижениями в своей профессии. Должны посещать бесконечные митинги и выступать с речами перед рабочими всякий раз, когда их об этом попросят. От них также требуется тщательно изучать коммунистические теории, особенно если они состоят в рядах партии, и идти в ногу с теориями, которые могут измениться за одну ночь. Если они не справятся со всем этим, то, скорее всего, потеряют работу и, возможно, свободу. Снимаю шляпу перед любым человеком, который может год за годом хорошо работать в таких условиях. И не удивлен большому количеству нервных срывов среди советских инженеров и руководителей.

В дополнение ко всему этому советские инженеры выполняют в несколько раз больше бумажной работы, чем их собратья в западных индустриальных странах. Прежде чем уехать в Россию, я некоторое время работал на руднике Джуно на Аляске, где ежедневная добыча руды одна из крупнейших в мире. Офисный персонал на этих шахтах состоял из пяти человек, в их числе и управляющий. На моих первых рудниках в России, где добыча была ничтожно мала по сравнению с добычей на Аляске, штат конторы насчитывал сто пятьдесят мужчин и женщин и при этом всегда отставал в работе с бумагами. На руднике Аляски я мог получить любые нужные мне цифры за минуту, но в России это могло занять недели или