Москва, я не люблю тебя - Сергей Минаев

Она могла бы… еще много чего. Кроме слов, произнесенных десять минут назад. Я не спускаю с нее глаз и совершенно автоматически выдаю:

— Свет, а помнишь, как мы курили дурь в песочнице, во дворике, где-то рядом с «Пропагандой»? На тебе еще были такие смешные ботинки…

— Слушай, Давыдов, — хлопает она дверцей кухонного шкафа, — хватит играть в подростка дебила, ок? Эти ботинки были на мне много лет назад.

— Но это была ты, правда? И я. Это были мы, — делаю я сотую попытку выудить сигарету из пустой пачки. — Неужели все настолько изменилось?

— Наоборот, Давыдов, ничего не изменилось. Ниче-го, — она устало садится на стул, — ты все так же играешь в подростка из артхаусного кино, а я играю в дуру, которую все устраивает. Проблема в том, что кино было короткометражным, Денис… и оно давно кончилось.

— Послушай…

— Это ты послушай. Я твоя вроде бы жена, возможно, любимая женщина, и… что еще? Я все ждала, когда мальчик наиграется… в тусовщика, в режиссера, в… кого ты там еще играл? И ничего не изменилось. Ни-че-го. Те же твои друзья, карты, разговоры о Фасбиндере. Ты счастливый человек, Давыдов. Как там пелось? «Вечно молодой, вечно пьяный».

— Света…

— То есть это для тебя ничего не изменилось. А я делала вид, что и для меня тоже. Знаешь, я очень хотела ребенка. В первые два года… Ты помнишь, когда мы в последний раз говорили о детях?

— Вроде бы на прошлой неделе.

— Вроде бы… На самом деле это было года два назад. Знаешь почему? Я больше не хочу от тебя ребенка, Денис. Я не могу, — она мнет в пальцах сигарету, — быть матерью двоих несовершеннолетних мальчиков. Особенно если старший пьет, курит, жрет наркоту и делает вид, будто за окном ничего не изменилось со времен его юности…

— Я просто вспомнил то время, когда мы оба были… — я запинаюсь, — счастливы… что ли…

— Денис, когда тридцатишестилетний мужчина представляется интернет-колумнистом, это смешно только в первые пять минут. Особенно если на следующий вопрос: «А серьезно?» — он пафосно отворачивается. Так вот, я тебе скажу, Денис Васильевич: Это НЕ серьезно.

— А что тогда серьезно? Менеджер по продажам? Продавец в салоне сотовой связи? Торговец недвижимостью?

— Я пыталась подталкивать, я пыталась заставлять, я даже скандалить почти научилась. Ой, — подносит она сигарету к глазам, — сломанная!

Кладет сигарету на столешницу, отворачивается и начинает мелко дрожать всем телом. Я подскакиваю к ней, пытаюсь обнять за плечи, взять за руку, удержать от… я не совсем понимаю, от чего ее можно удержать. И мне не приходит в голову ничего, кроме как сказать:

— Давай, я сделаю, — беру я сигарету, — Свет, я так в детстве делал. Можно выпотрошить табак у фильтра, а потом вставить в него остаток сигареты. Только не обломанным концом, — я начинаю вытряхивать табак, — а тем, с которого прикуриваешь. Он ровнее. Я сейчас сделаю.

— Ты можешь уйти? — Она резко поворачивает ко мне заплаканное лицо. — Взять и уехать, прямо сейчас? К друзьям, к родителям?

— Это… как?

— Просто. Или уеду я! — Она разворачивается и уходит в спальню.

Я остаюсь сидеть на кухне. Совершенно потерянный, со сломанной сигаретой в руках и спящим ментом в туалете. И мне бы хотелось сказать ей, что… мне, в общем, нечего сказать, кроме того, что все окончательно разбилось, вдребезги.

Ground control to Major Tom

Ground control to Major Tom

Вова. Район аэропорта «Шереметьево». Восемь часов вечера.

Я лежу на траве у обочины дороги, ведущей из Шереметьева-1 в Шереметьево-2. Недалеко от меня строй мачт, или антенн, или черт знает как они называются, эти похожие на вилки, выкрашенные в красно-белый цвет штуковины, на огни которых ориентируются самолеты при заходе на посадку. Я лежу ровно в том месте, над которым идущий на посадку самолет проходит ближе всего к земле. Здесь часто тусуются фотографы и еще парочки, любящие кончать под рев авиационных турбин. Так, во всяком случае, пишут газеты. Никого из них сегодня здесь нет. Из открытого Aston Martin'a несутся чарующие, неземные звуки Space Oddity. И Боуи шепчет:

Ten, nine, eight

Take your protein pills and put your helmet on

Через три часа регистрация на Лондон, через два — посадка в самолет. Электронный билет в айфоне, а через час после приземления мой адвокат получит звонок, означающий, что нужно начинать продавать московскую недвижимость, переводить остатки по счетам и еще кое-чего по мелочи. Мою машину он заберет себе с парковки аэропорта сегодня. Надо мной на посадку заходит борт Swiss Air.

Ground Control to Major Tom

Seven, six, five…

Commencing countdown, engines on

Check ignition and may God's love be with you

Решение валить окончательно оформилось в покупку билета в тот момент, когда я сидел в фойе гостиницы «Украина», пил кофе с запахом побелки и свежих долларовых банкнот и скрежетал зубами по поводу того убожества, в которое превратилась классика имперского, сталинского ампира. Старый холл, помнящий еще полковников КГБ пятидесятых и их подчиненных лейтенантов, одетых проститутками в капроновых чулках. Я вспомнил подоконник плохонького номера, из которого открывался вид на Белый дом и на здание СЭВ и дальше, на пьяный Новый Арбат. Ничего этого теперь не было. Дурновкусная посуда «Этро», отвратительная половая плитка и евроремонт в стиле турецкого отеля. Большой стиль ушел, думал я.

Еще я размышлял о том, как было бы хорошо поменяться местами с тем придурком курьером, с которого, собственно, все и началось. Стать счастливым человеком, у которого нет ничего, что могло бы удержать. Пустым местом с кучей бытовых проблем. Без средств, связей и репутации. Точкой на карте города, про которую даже собственная жена вспоминает только в моменты стенаний о пропавшей молодости. Дернуть деньги, каких ты даже по телевизору никогда не видел, и испариться в никуда.

Я могу найти в городе любого человека через сорок минут после того, как мне дадут телефон его мобильного. Я знаю, кому звонить, когда у тебя отбирают три помещения на Ленинском проспекте. Несколько ежемесячных операций в Москве забуксуют или встанут, если я не отвечу на звонок в десять утра. Моей единственной бытовой проблемой за последние полгода стал незалеченный кариес наверху, в третьем слева. У меня репутация надежного человека и широкие возможности.

Кроме одной — бросить все это и немедленно испариться в никуда.

Напротив моего столика метрдотель шипел на официанта. Тот делал пометки в блокноте, изредка кивал головой или наклонял ее, если тон начальника повышался. В конце концов метрдотель бросил что-то резкое, развернулся на каблуках и ушел прочь. Парень учтиво кивнул гостям из-за соседних столиков, подававшим ему знаки подойти, и направился к выходу. Перед дверью он выбросил в урну блокнот, ручку и мятые листочки бумаги из внутренних карманов пиджака. Последней в урну полетела нагрудная табличка с его именем.