О бедном вампире замолвите слово - Ирина Боброва

— Получается, что осиновая болезнь поражает только того, кто предал свою действительность?

— Получается, что именно так.

— Но что ждет тех, кто держится за свои действительные удовольствия, отринув все сомнительное?

— Ад, — ответил старший коллега. — Ад, мой дорогой друг. Полный испытаний и ужасов, боли и препятствий, но — как вы знаете — тех, кто пройдет его, на выходе ожидает награда.

— Простите, Гундарго, но я не помню, чтобы, кроме попадания в ад, была еще какая-то награда. Видно, невнимательно слушал проповеди преподобного Лудца в детстве. Просветите, коллега.

— Согласно легенде, тот, кто сможет понять, принять и простить великое адское место для тел, тот обретет душу.

— Душа… — молодой вампир растерялся, — но что это такое?

— И я хотел бы получить ответ на этот вопрос. — Гундарго устало улыбнулся. — Очень хотел бы, Кирп. Но — хотите совет?

Кирпачек кивнул.

— Забудь об осиновой болезни, оставь больным право самим делать выбор. Вечных болезней не бывает: либо больной умирает, либо выздоравливает. А теперь я с тобой прощаюсь… Знаешь, обрезать крылья тяжело. Больно в первую очередь мне.

Гундарго, пожав вампиру руку, повернулся и поплыл прочь. Его бледный силуэт, удаляясь, становился все прозрачнее, пока не пропал совсем.

Кирпачек фон Гнорь долго смотрел ему вслед. В голове все смешалось, сердце охватила дрожь разочарования. Он не понимал, почему нельзя объяснить населению Королевства Объединенных Шабашей такую простую вещь: не прикасайтесь к сомнительным удовольствиям, и тело ваше очистится от вирусов, вызывающих осиновую болезнь.

— До-окт-т-о-ор…

Кирп оглянулся: надоедливый эльф, оказывается, никуда не ушел. Он стоял неподалеку, все еще сжимая в руках букет чертополоха.

— Что ты пристал? — усталым голосом спросил его Кирпачек. — Иди, ищи свою половину — мужскую или женскую, — мне все равно. Главное — эльфийскую.

— Эт-то-о долго, — прошептал эльф и заплакал. — Он-на може-э-эт-т появ-вит-т-ца через тысяч-чу ле-э-эт-т… А мне сег-годня хо-о-че-э-эт-тся…

Вампир неожиданно для самого себя разозлился.

Он впервые почувствовал желание ударить. С трудом удержавшись от того, чтобы не влепить эльфу пощечину, он развернулся и быстро пошел в противоположную от поклонника сторону.

Эльф сел прямо на дорожку и зарыдал. Обида выжигала сердце, скручивала вязкой болью грудь. Юноша, выбирая вампиру букет, почему-то надеялся, что предмет его любви оценит чистоту его чувств, примет и цветы, и признание. Он верил в это. И все его женские инстинкты стремились к красивому, умному, доброму мужчине — Кирпачеку фон Гнорю.

Эльф плакал. Громко, навзрыд. Кирпачек, слыша эти звуки, пошел быстрее, потом побежал. Он зажал руками уши, но все равно горькие рыдания преследовали его. Вампиру показалось, что эльф плачет не за спиной, что голос юноши звучит в его голове.

Там

Георгий Сильвестрович Груздев смотрел на пациента и хмыкал: надо было сегодня такому случиться — уже третий товарищ с гомосексуальными фантазиями. Эх, как так их воспитывают женщины, что молодые сильные парни мечтают заняться сексом с себе подобными? «По образу и подобию своему воспитывают», — подумал он и грустно улыбнулся.

Агент Груздь, закончив сеанс, покинул свой кабинет в клинике с двойственным чувством. С одной стороны, ему хотелось немедленно вернуться обратно. Вернуться и никогда больше не выходить. Остаться в кабинете и лечить, лечить и еще раз лечить. Он понимал, что желание это вытекает из неудач в личной жизни, а работая, он чувствовал себя нужным, компетентным, и жизнь его, соответственно, наполнялась смыслом. Пока есть больные, он востребован. И не просто востребован — он нужен, он необходим. В клинике Жоржик чувствовал себя крестоносцем, вышедшим в поход за гробом Господним. В частном случае Груздева «гробом Господним» было всеобщее психическое здоровье.

По жизни психотерапевт Груздев бежал так, будто ему смазали скипидаром одно место. Он находил тысячи дел, сотни тысяч дел — и старался успеть все их сделать. И успевал. Он делал все, чтобы думать, думать, думать. И думал. Думал для того, чтобы не чувствовать. Чувства доктор Груздев анализировал. Мозгами.

В жизни Георгий Сильвестрович предпочитал конкретику и только конкретику. Он несся по ней — по этой самой жизни — как свободный электрон, хаотично и непредсказуемо. Но сам он мнил себя небесным телом и считал, что у него есть орбита. Вот только жизнь его почему-то текла не так, как пролегала эта воображаемая Жоржиком орбита. Сказать Груздеву, что на светило он не тянет, в лучшем случае — на крупный метеор, и орбита пролегает только в его уме, было некому. Как все метеоры, он либо превращался в болид и гас, сталкиваясь с крупным небесным телом, либо менял траекторию полета, если тело, об которое ударялся, было равно ему, либо гасил мелкие помехи на пути. Таких перемен курса в жизни Георгия Сильвестровича Груздева было очень много. «Орбиты» с завидным постоянством уходили от него.

Сначала ушла «орбита» Верочка, потом «орбита» Софочка, а совсем недавно — «орбита» Надя.

И вот теперь этот неугомонный человек вновь возомнил себя небесным телом, возомнил потому, что перед ним замаячила новая «орбита».

Первой «орбитой» была Верочка, и она Жоржику дала от ворот поворот давным-давно — во втором классе. Тогда она столкнула с подоконника цветочный горшок, но почему-то на вопрос учительницы: «Кто виноват?», — ответила просто: «Жоржик». Этого было достаточно: любимая учительница разбираться не стала, учителя в принципе не разбираются, они учат…

Груздев шел по залитой солнцем улице имени славных полярников папанинцев. Отталкиваясь от окон многоэтажного дома, брызнули солнечные лучи. Георгий Сильвестрович откинул куда-то за спину переживания прошлого и потянулся навстречу солнцу. Он посмотрел вверх, но взгляд его уперся в торец бетонной многоэтажки. На пятом этаже отъехала в сторону пластиковая фрамуга окна, выпустив в мир голову классической домохозяйки в бигуди и со свеженаложенной сметанной маской на том месте, где полагалось быть лицу.

Солнца из-за этой маски было не видно.

«Красота — страшная сила», — подумал доктор Груздев и вдруг, совершенно того не желая, вспомнил свою вторую «орбиту» Софочку…

— Есть индустрия красоты, — любила повторять она, — а есть истерия красоты. Так вот, я — истеричка!

Георгий Сильвестрович улыбнулся: он понимал, после Софочки понимал, зачем нужна сметана на лице и эти жесткие бигуди. Тщеславие — тоже двигатель, и сдвигает, ой как сдвигает!

С «орбитой» Надей было хуже. Она «как бы» манила, она «как бы» намекала, она «как бы» была. Она говорила: «Подожди, и у нас как бы все будет». Она говорила: «Еще немного, и я как бы стану той, о ком ты мечтаешь». Она говорила: «Я тебя как бы люблю». И однажды Жоржик сказал ей: «Я как бы этому рад». Этого Наденька ему не простила. Ей, размытой и неуверенной во всем, нужна была конкретика. Она тоже ушла.