Норвежская рулетка для русских леди и джентльменов - Наталья Копсова

Нет, в том, что касается полноценности, женщины не в пример прозорливее: веками и тысячелетиями они не только мечтают, но и изо всех сил стремятся к своему женскому счастью. Счастье же наше всегда одно и то же, а главным и вечным из вечных его вектором является никогда не преходящая, нетленная, согревающая любовь – солнце! Ну не умницы ли девушки? А у недалеких мужчин первым делом всегда – либо самолеты, либо подводные радиоуправляемые торпеды, либо стабилизационные макроэкономические факторы, либо газовые рожки-горелки, либо то, другое, третье… шестое вперемешку в одной куче. Зато главного не видят!

От природы сильны женщины и энергичны. Они – как цунами и так же в принципе предсказуемы.

Иногда я представляю воочию и потихоньку смеюсь, что, например, если группе хорошо воспитанных дам покажется, что на далекой опушке леса прячется их вожделенное и так трудно уловимое женское счастье, а навстречу вдруг двинется на водопой стадо жаждущих слонов, то кто кому уступит дорогу? По-моему, ответ очевиден – у бедных слонов нет шансов пройти, и именно им придется свернуть в сторону, чтобы не быть растоптанными!

* * *

Вдруг перед слегка затуманенным внутренним взором, крепко обнявшись, встали девятнадцатилетние, хохочущие, черноволосые и черноокие и безумно красивые и безумно влюбленные Марат и Майя.

Однажды, уже в самом конце лета, мы вчетвером: я с Вадимом, а Марат с Майей решили поехать в Грузию под знаменитое Боржоми в общее свадебное путешествие. Дело в том, что хотя наша компания переженилась на три месяца ранее, то есть еще весной, однако возможность куда-нибудь поехать выдалась только сейчас. Мы с Вадимом сочетались законным браком сразу после майских праздников, а друзья – ровно через две недели. Наши свадьбы отличались необыкновенным студенческим задором, фантазией, размахом и полетом молодой грандиозной мысли; в итоге получилось даже лучше самых знаменитых студенческих «капустников», а веселая институтская группа нагулялась так, как никогда после того. Но потом как-то сразу случились зачеты и экзамены, а чуть позже молодых мужей отправили на военные сборы, так что свадебные путешествия пришлось отложить аж до осени.

Ехать в Грузию предложил Марат, он бывал там и раньше. Видимо, следуя примеру двух величайших русских гениев-поэтов, Марат просто обожал Кавказ, считал Кавказ красивейшим местом на земле и даже, помню, написал поэму, из которой в мою память запали лишь четыре строки:

Кура бушует и грохочет,

Играя, валуны ворочит

И сокрушает берега,

Да, ничего себе игра!

Уже в те времена по Москве ползли слухи, что обстановка в Грузии и на всем Кавказе неспокойная, однако Марат над этим только смеялся. Он так горячо и с таким невероятным энтузиазмом агитировал всех нас за путешествие к Зикарскому перевалу, описывая поразительные красоты местной природы и потрясающее гостеприимство горцев, что, наконец, убедил и своего добился.

Мама Марата через свою работу достала нам четыре путевки в санаторий-профилакторий. В необычайно приподнятом, шутливом и веселом настроении мы все вместе отправились под Боржоми в четырехместном купе одного из до инфернального ужаса душных поездов южного направления, где, как всегда, не хватало воды в титанах, а проводник большую часть следования пребывал пьян «в сосиску». Однако какие это все были пустяки по сравнению с нашим беспредельно счастливым состоянием после непереносимо продолжительного, длиною почти в два месяца расставания, молодой любовью, собственной юностью и взрывами веселого хохота, когда веселит буквально все: и удушливая жара, и недостаток питьевой воды, а тем более время от времени затягивающий какую-либо народную песню или романс вечно пьяный проводник, вдобавок сумевший себя украсить фингалом под опухшим глазом в благородных пурпурово-сизых тонах. Мы действительно в поезде чуть со смеху не умерли.

Наконец в заоконных пейзажах замелькали воспетые в поэмах снежные вершины.

«Горы притягательны своим величием, незыблемостью, отрешенностью от мелкой человеческой суеты и бесконечного круга обыденных житейских проблем, – с грандиозным воодушевлением принялся повествовать горячий энтузиаст Кавказа Марат Ковалевский: – Их ледники питали стремительные горные реки и сто, и двести, и двести миллионов лет назад и будут точно так же питать в будущие века и тысячелетия».

Хребты Кавказа привлекают своей мужественной контрастностью, четкостью границ, определенностью и суровостью; здесь нет и не может быть полуформ, половинчатых или незаконченных решений: если это гора – ее алмазная вершина решительно и величественно поднимается выше облаков, если это обрыв – то сразу пропасть, бездна, черная дыра, и малейший шаг в сторону чреват падением. Если увидишь реку, то она сокрушает все, что попадается на пути, ревет, гремит в неостановимом стремлении сойти, нет, не сойти, а бушуя скатиться вниз, в зеленые долины и на цветущие пастбища. Если встретишь горное озеро, то оно всегда необычайно глубокое, холодное и кристально чистое, а если перед глазами встал ледник, то он действительно массивен и мощен и во времени, и в пространстве.

А люди в горах особенные: у горцев все делится на плохое и хорошее, на да и нет, на черное и белое. Если ты пошел по тропе, обязательно дойди до цели, не сворачивай, не меняй решение посередине пути, не будь малодушен, потому что вернуться (сойти вниз по узкому и крутому, грозящему вот-вот обвалиться склону) даже тяжелее, чем продолжать подниматься вверх. Твердость должна быть в человеке, твердость и непреклонная решимость идти до конца – так считают все горцы, стар и млад, за это человека и уважают.

О гордых горцах, легендарных характерах, ледяных озерах, запредельных вершинах и грохочущих реках Марат без устали разглагольствовал всю дорогу.

Наконец-то на стареньком дребезжащем автобусе «ЛИАЗ» по крутобоким горным серпантинам мы добрались до санатория «Лермонтов», и это уже само по себе показалось мне чудом.

– Чтобы узнать настоящую цену джигиту – спроси семерых, так утверждают сами горцы. Спроси беду, потом спроси радость; спроси вино, саблю и золото; спроси о нем его женщину и лишь в конце спроси его самого, – все так же восторженно продолжал восхищаться характером горцев наш веселый Маратик.

Пансионат совершенно ничем не отличался от большинства подобных же. То было совершенно стандартное и типовое здравоохранительное здание, а в нем: абсолютно обшарпанные от долговременного употребления ковровые дорожки (зато везде и повсюду, и еще я где-то читала, что настоящие ковры только лучше и дороже становятся, если по ним ходят ослы и верблюды); невероятно жилистые, как у чемпионок тенниса, мускулистые и всегда несколько облезлые в неизменном курином бульоне на обед куриные же ноги; частые проблемы с водой в туалетах и питьевой водой; влажные и сырые (верно, чтобы отдыхающим пансионерам не было бы слишком жарко) постельные принадлежности с крупными синими штампами имени великого поэта. Синие штампы с очертаниями горных хребтов на простынях смешили больше всего и, по нашему общему мнению, навевали некую чувственную романтику перед уложением в постель, заставляя каждый раз вспоминать вечные дивные стихи о синих вершинах Кавказа, спящих во мгле. В такой чудной обстановке голый бездушный секс между отдыхающими совсем не мог пройти, а лишь неземная и возвышенная романтика, как наверняка изначально задумывалось руководством санатория имени гениального поэта.