Ливиец - Михаил Ахманов

Кайтасса ринулся ко мне, целясь клинком в живот. Он был сильнее и быстрей Сифакса, но мало искушен в приемах боя, а о защите не заботился совсем. К тому же палица, свисавшая с пояса на ремешке, хлопала его по ногам и отвлекала, а топор был совсем бесполезен – чтобы вытащить его, Кайтассе пришлось бы взять кинжал в левую руку.

Я сделал шаг в сторону, и он пронесся мимо, как буйвол, атакующий льва. В мои планы входило завладеть дубинкой, но рефлексы у старого Сифакса были не те – я лишь успел коснуться шероховатой рукояти, и этот тактильный контакт пробудил очередное воспоминание. Палица была моя! И моими были кинжал и топорик, серебряные браслеты на руках Кайтассы и золотой диск с крыльями, символ Солнца-Ра, что болтался у него на шее. Дорогие изделия, египетские, и оружие тоже дорогое, из долины Нила… Я не помнил, как ко мне попали эти вещи, но не сомневался, что они принадлежат мне.

Кайтасса развернулся и проткнул кинжалом воздух – в том месте, где я был секунду назад. Очутившись у него за спиной, я ударил его под колено, сшиб вниз и попытался сорвать с пояса палицу. Мои пальцы сомкнулись на рукоятке, обтянутой кожей гиены, противник, извернувшись, резанул лезвием по тыльной стороне ладони, острая боль пронзила меня, и тут же включился модуль КФОР, выбросив заодно в кровь изрядную порцию адреналина. Мы покатились по земле. Толпа следила за нами в полном молчании, но краем глаза я заметил, что Усушени раскачивает дротик.

Ремень лопнул, и мы разом вскочили на ноги. В правой руке, залитой кровью, я сжимал палицу; Кайтасса, попятившись, перебросил кинжал в левую руку и потянулся за топором. Движения моего врага казались быстрыми, уверенными, но неуклюжими; сразу заметно, что его не муштровали в египетских войсках. Да и не могли муштровать: шел двадцать восьмой век до Рождества Христова, эпоха строительства пирамид, время Снофру и Хуфу, и в армии фараона еще не было наемников-ливийцев. Все они, темеху и техени, рисса, мешвеш, уит-мехе, зару и ошу, являлись, с точки зрения египетских владык, жалким ворьем на границах великой страны, вшивыми дикарями, что прозябают в пустыне Та-Кефт. Когда-нибудь все изменится… Когда-нибудь!..

Воздев топор и угрожая мне клинком, Кайтасса снова бросился в атаку, но сильным ударом дубинки я выбил у него кинжал. Вопль его был пронзителен – видимо, я сломал ему руку. Длить его мучения было незачем – смерть никогда не бывает гуманной, но приход ее либо скор и потому милосерден, либо долог и полон страданий. Превозмогая боль, Кайтасса крутанул топор над головой, прыгнул ко мне и получил удар в висок.

Наклонившись и вырвав топорик из пальцев побежденного, я метнул его в грудь Усушени. Тот свалился без звука. Трое, стоявшие за ним, отшатнулись; каждый уже видел клинок у своего горла и кишки, что вываливаются из живота. Но я лишь бросил на них презрительный взгляд и стукнул палицей о землю.

Эти трое были первыми, кто коснулся лбом песка у моих ног. Вслед за ними цепочкой потянулись остальные. Они, мои друзья и недруги, не просили прощения, смысл обряда был в ином – они признавали мою силу и мое верховенство. Идея прощения, как и многие другие моральные принципы, была незнакома ливийцам. Мир их был прост, а вся философия заключалась в единственном тезисе: сильный всегда прав.

– Пусть с тела Кайтассы снимут мои украшения, пусть соберут мое оружие и принесут в мое жилище, – произнес я. – Гибли будет отдыхать, пока солнце не коснется деревьев на западе. Тогда придут старейшины, чтобы узнать мою волю. Это все.

Повернувшись, я направился к хижине, вошел и лег на груду шкур напротив входа. Три испуганные женщины засуетились вокруг меня, подкладывая набитые сухой травой подушки и предлагая пищу. Я отослал их прочь. После ночного перехода и поединка с Кайтассой мне хотелось отдохнуть.

«Это было впечатляюще, – прошелестел бесплотный голос Павла. – Но стоило ли убивать мерзавца? И второго, который звался Усушени?»

«Нельзя ответить «да» или «нет», – отозвался я, вытягиваясь на ложе. – От моего желания мало что зависело. События диктовались принятой здесь традицией».

«Пусть так, – заметил он после паузы. – Но разве твое появление не стало вмешательством в историю? Ты вернул к жизни одного человека и уничтожил двух других… Разве это не изменит ход событий?»

– Что случилось, то случилось, – вслух промолвил я.

«Я знаком с формулировкой парадокса Ольгерда, но никогда его не понимал, – признался Павел. – Не понимал, как сопрягаются детерминизм и свобода воли. То есть в какие-то моменты в прошлом мне было ясно, в чем тут штука, что историю не изменишь, и все свершившееся в ней происходит с неизбежностью, но вот сейчас, именно сейчас…» – он вдруг умолк, будто испугавшись своей оговорки.

Странно, подумал я. Неужели прошлое и настоящее чем-то различаются для него в смысле понимания той или иной концепции? Значит ли это, что в прошлом Павел был умнее или мыслил более широко? Парадокс Ольгерда и в самом деле кажется загадочным, если разделять свободу воли и обусловленную ходом событий причинность. Но это слитное понятие, той же дуальной природы, что корпускулярно-волновые свойства электрона и материи в целом. При одних условиях электрон будто бы частица, при других – будто бы волна, способная дифрагировать, но это один и тот же объект, и свойства его неразделимы. Волна-частица… Так же и волеизъявление-детерминизм… Я мог бы выбрать не Сифакса, а женщину или любого из умерших детей, и это значило бы, что выбранный носитель не погиб, а занял свое место в истории, прожил жизнь, долгую или короткую, и сотворил в ней то, что сотворил. Но я избрал Сифакса, руководствуясь собственной волей и обстоятельствами, и Сифакс, став Гибли, сделал и сделает то, что велено судьбой.

Старейшины явились к вечеру. Их было четверо; крепкие мужи под пятьдесят, волосы уложены в косы, в повязках – три пера, на запястьях – бронзовые браслеты. Я не помнил их имен, но знал обычай: имя упоминают редко, дабы оно не привлекло внимания демонов. Среди них был мой друг со шрамом от стрелы, а трое остальных различались видом и одеянием: рыжий, как Иуалат из прошлой мниможизни, человек в плаще из шкуры зебры, и другой, с ожерельем из лазуритового камня. Они уселись в тени хижины на пятках и, когда я вышел к ним, хлопнули левой ладонью о правое предплечье.

Я опустился на землю перед ними и отстрелил ловушки. Четыре раза «Каэнкем»… Потом сказал:

– Скоро вам будет нужен новый предводитель. Подумайте, кто им станет.

Человек со шрамом вздрогнул.

– Во имя Семерых! Ты…

– Нет, я не собираюсь умирать! – Улыбка, мелькнувшая на моих губах, успокоила его. – Но я теперь не Сифакс, а Гибли, и клан Леопарда – не мой клан. Поэтому скоро я уйду. Отправлюсь на запад, чтобы найти свое племя.

Рыжий – видимо, колдун – воздел руки с растопыренными пальцами, забормотал вполголоса заклятия. Они повелевали теен и кажжа, утт и чиес, сат и илакка не чинить мне препятствий на долгом пути, убраться с дороги странника, залезть подальше в скалы, пески и пещеры и сдохнуть там в собственных испражнениях. Покончив с демонами и призвав милость Семерых, колдун промолвил: