Сибирский аллюр - Константин Вронский

– Раздевайся! – заорал Машков.

Юный священник, дрожа всем телом, взмахнул крестом.

– Изыди, сатана! – пронзительно завизжал он. – Не прикасайся ко мне, боров заспанный! Борька, у тебя оружие с собой… вразуми ты его!

– Да ладно тебе, отче, убудет от тебя, что ли… – спокойно отозвалась Марьянка. – Машкову всего лишь ряса твоя нужна. Просто выразился он невнятно.

– Да не может он рясу на себя надеть! Только помазанный в сан человек…

– Давай сюда! – рявкнул выведенный из терпения Иван Матвеевич. Он вырвал из рук священника крест, помахал им над головой, вспомнив Вакулу, трижды пропел «аллилуйя». – Ну, помазанный я теперь али как? Помазанный! Только пасть еще раз открой, так отанафемствую, родная мать не узнает! Сымай рясу, даже если в ней блох и вшей немерено!

Священник дрожал. Получив увесистый подзатыльник, стащил с себя рясу, заливаясь слезами, и бросил ее Машкову.

– Что с тобой сталось, Иван Матвеевич? – жалобно прорыдал он. – О, Господи! О, Господи! Как же Сибирь проклятая вас изменила! Не вы ли под стягами священными в Мангазею путь держали?

– А в сутане на Русь возвращаемся! – усмехнулся Машков. – Разве ж то не доброе знамение? – он натянул на себя рясу и поморщился недовольно: в плечах жало немилосердно, ворот вообще не застегивался. – Ты, чего ж, преподобный, жрать побольше не мог, чтоб пошире стать? – зло бросил Иван. – Эвон как я теперь выгляжу!

– Как черт поганый! – огрызнулся священник, набираясь храбрости.

– Придется тебе везде объяснять, что отожрался ты в землях покоренных! – со смехом заметила Марьянка.

Дверь распахнулась, и в избу влетел Лупин, зажимая в руках крестьянскую одежонку для Марьяны. Влетел и замер, узрев Машкова в сутане. «Что нам с ним-то делать? – думал он всю дорогу до часовенки. – Где для этого борова одежонку сыскать?» И вот теперь Иван заговорщицки подмигнул Лупину. Александр Григорьевич перевел глаза на сжавшегося в углу за печкой священника. Остячка превратилась в столп соляной. Два полураздетых мужчины – и никто ее не насилует, да это что с людьми-то делается, а?!

– Нет, так никак нельзя! – произнес Лупин, оправляясь от шока. – Машков, сейчас же переодевайся! Ты оскорбляешь мое сердце, сердце верующего человека!

– Если б не был ты отцом… э-э… ну, сам знаешь, кого, я б тебе сейчас так влепил! – проворчал Машков. – Я в рясе останусь! В ней через Пермские земли пробираться стану! А кто попробует задержать меня или смеяться удумает, тому башку так зааминю! С аллилуйей в придачу! – и Машков рванулся к дверям, подозрительно глянув на Марьянку. Та смеялась, и это успокаивало.

«А ведь это она умыкнула меня от казаков, – поду мал Иван и сердце его затрепетало от потаенной радости. – Но сама настоящей казачкой сделалась! Эх, в жизнь настает, Марьянушка!»

– Пойду за лошадьми! – сказал он от дверей. – Александр Григорьевич, да успокой ты брата своего во Христе…

Марьянка торопливо переодевалась в крестьянскую одежонку. Священник, увидев ее без казацкой ру бахи, завел глаза.

– Борька… – простонал он. – А… а… ты… нет, точно перед Богом еще сегодня предстану.

Остячка с визгом бросилась прочь из избы священника.

– Сибирь – земля волшебная! – набожно вздохнул Лупин. – Разве ж ты не слышал, преподобный, что в Мангазее людишки есть, у которых рот на затылке держится? Вот, смотри, что с нашим Борькой сотворилось! Вот почему срочно нам нужно к епископу обители Успенской. Может, явит чудо…

Он помог Марьянке, подхватил ее за руку и торопливо выбежал из избы. На улице Машков седлал хорошо откормленных коней из церковной конюшни, а два строгановских приказчика, которых Иван пинками выгнал из лавки, помогали ему грузить вещи на запасных лошадей. Работали они молча, со страдальческим выражением на лицах. Еще ни разу в жизни не доводилось им встречаться с таким грубым служителем Божьим… Даже Вакула Васильевич сначала благословлял, а уж только потом бил!

В девять утра со сборами было покончено. На красивых лошадях Лупин, Марьянка и Машков выехали из укрепленного городца. Молоденький священник стоял в дверях своего домишки и проклинал их на чем свет стоит, позабыв о приличествующем ему смирении. Приказчики, запершись в лавке, строчили донесение Строгановым…

Часа через четыре в ворота въехали шестеро преследователей. Спешились перед часовенкой и начала обыскивать каждый дом.

– Как поживаешь, батюшка? – крикнули казаки, врываясь в избу священника. Тот стоял на коленях перед алтарем в портках Машкова.

– Не проезжали ли здесь Машков, Лупин и Борька?

– Еще как проезжали! – мрачно ответил священник. – Черт бы их побрал совсем!

– А портки-то Ивановы! – приглядевшись, ахнул один из казаков. – У него такие были! Я их сразу узнал!

– А там, на столе шапчонка Борысина лежит! Да!

Они оттащили священника от алтаря и выволокли прочь из домишки. Поп кричал и даже пытался сопротивляться поначалу, а потом начал плакать.

Четверка других казаков уже допрашивала строгановских приказчиков, прихватив из лавки пару отличных собольих шкурок и бочонок с медом.

– Эй ты, висельник! – крикнул священнику есаул. – Что ты с ними сделал? Почему их тряпье у тебя валяется?

– Обобрали они меня до нитки! – еще горше взвыл священник. – Сутану, лошадей, крест – все, все забрали! Господь еще покарает их!

– Что ж, Машков всегда настоящим казаком останется, – с потаенной гордостью в голосе сказал есаул. – Давно они отсюда деру-то дали?

– Часа с четыре будет…

– Тогда мы их догоним! – казаки бросились к лошадям. – Нам бы их до гор Уральских достать! Гой! Гой!

Они взмахнули ногайками, дико крикнули и погнали лошадей к воротам.

К Уралу! В Пермские земли им соваться нельзя, Ермак воспретил, а они точно держались приказа. Каждому из них было обещано по тысяче целковых, если доставят к Ермаку Тимофеевичу головы Машкова, Лупина и Борьки.

И на этот раз Ермак действительно собирался заплатить…

По небу плыли рыхлые бесформенные облака, веяло теплом. Казаки сидели на ладьях и глядели на ближние бугры, над которыми синим маревом колебался нагретый воздух. На солнце было хорошо, радостно. Вакула не утерпел и, несмотря на мрачный вид Ермака, запел густым басом:

Ермак досадливо отвернулся от Вакулы. Нашел время петь, черт длиннорясый!