Фабрика отклонений - Алексей Макеев

Гуров смотрел на его разочарованное лицо и ждал. Станислав Васильевич звонил оперативникам из группы наблюдения. Если он обратился «Миша», значит, это старший группы, которая вела Астахова. Видимо, у того снова было железное алиби. Железобетонное.

Крячко наконец-то размешал чай, поднес чашку к губам и отхлебнул.

– Астахов, как ты понял, отпадает, – сказал он тихо и стал смотреть в темноту за окном. – Он вызвал шлюху из эскорта. Ее на машине привезли к нему домой. Охранник поднимался с ней, потом спустился и уехал. Все как обычно. Астахов вышел с ней только утром, сам посадил девицу в машину, а потом отправился на работу. Я, честно говоря, рассчитывал на него.

На столе снова зазвенел телефон. Крячко демонстративно отвернулся, попивая горячий чай.

– Лев Иванович! – послышался голос Кулакова. – А Ревякин-то в больнице!..

– Что? Какого черта? Какая больница?

– Вообще-то, травматология. Сложный перелом голени. Его машина сбила на переходе возле офиса. Мы с Рязанцевым проверили и время поступления, и регистрацию в ГИБДД, и карточку в больнице. С лечащим врачом говорили. Можем рентгеновский снимок привезти. Самое интересное, что он нас винит в своем несчастье.

– Когда это случилось?

– Вчера утром. Он на работу приехал, машину припарковал напротив и пошел через дорогу. А тут блондинка за рулем. Он говорит, что мы его так расстроили своими допросами и подозрениями, что он не выспался, стал рассеянным, весь ушел в себя. Вот и попал под машину.

Гуров положил трубку, некоторое время сидел молча и глядел на Крячко, потом тоскливо заметил:

– А Букин все это время сидел в СИЗО. Стас, кто у нас по улицам ходит с армейским ножом и режет бомжей, а иногда и приличных людей?

– Где-то мы что-то пропустили, Лев Иванович. Не бывает так. Пока мы ждем опознания трупа, а опера прорабатывают связи, нам все равно не спать. Давай и мы пробежим все с самого начала. Слишком уж стройное у нас получилось здание. А где-то в нем обязательно есть неправильный кирпич.

– Давай, – согласился Гуров, подошел к дивану, уселся, удобно откинулся на спинку и заложил руки за голову. – Итак…

– Маша, привет! – Гуров замахал рукой, увидев жену, подошедшую к окну. – Ты еще не собралась?

Маша открыла окно, высунула голову, опершись локтями о подоконник, и крикнула:

– Нам собраться – только подпоясаться. Я же не была уверена, что ты приедешь меня сегодня забирать.

– Как? – трагично воскликнул Гуров. – Ты не была уверена в своем муже?.. – Он хотел добавить еще что-то в театральной манере, но тут из-за угла вышли две женщины и двинулись по парковой аллее.

Лев Иванович замолчал, развел руками и поспешил внутрь. Гуров страшно не выспался, но хорошо знал себя. Если увлечься каким-то делом, просто не расслабляться, то до вечера он вполне мог сохранять нормальную работоспособность. Глаза вот выдают, конечно, красные становятся от бессонных ночей.

Взбежав на административный этаж, Гуров пошел к кабинету главного врача. Иноземцев был у себя. Он со смаком, с большим удовольствием отчитывал кого-то.

«Обстоятельный человек!» – подумал Гуров, слушая за дверью, как Георгий Николаевич песочил какую-то женщину, явно в чем-то провинившуюся.

Сыщику было ее жалко. Судя по голосу, она чуть не плакала. Обрывки ее фраз подсказывали, что причины промашки были вполне объективными.

Гуров решительно толкнул дверь, кашлянул и громко попросил разрешения войти. Иноземцев вздохнул так, как это делает человек, которому не дали спокойно почитать любимую книжку или насладиться музыкальным произведением. Он погрозил женщине пальцем и отпустил ее. Бедняжка мгновенно исчезла.

– Кровожадный ты человек, Жорка, – упрекнул Гуров врача. – Женщина чуть не плачет, а ты тешишь свое административное самолюбие. Чурбак, черствый тип. Или женоненавистник.

– Подслушивал, да? Как не стыдно, а еще взрослый человек! – Иноземцев сделал укоризненное лицо и покачал головой. – Приехал, значит, забирать свою ненаглядную?

– Как видишь. – Гуров уселся напротив и стал серьезным. – Так что, ничего больше не прояснилось? Все в рамках твоего предыдущего заключения?

– Да, Левка. Все нормально, если учитывать, что твоей Маше уже не двадцать лет. Ей надо побольше отдыхать, раз в год ездить с мужем на курорт. А пока вы не собрались, вот тебе. – Иноземцев бросил через стол лист бумаги. – Это те лекарства, которые ей надо попить. В основном укрепляющие, стабилизирующие. Ничего сильного. Но курс провести стоит.

– Жора, спасибо тебе, – искренне сказал Гуров. – Ты медицинский бог. Ты представить себе не можешь, как я испугался, когда ей стало плохо в тот день.

– Ладно-ладно. – Иноземцев добродушно засмеялся. – Пошли, я провожу тебя до палаты и дам ценное указание сестре-хозяйке. Документы на выписку сейчас принесут в палату. А ты сам к нам не хочешь на недельку-другую?

– Что, так заметно? – спросил Гуров и усмехнулся.

– Глазоньки выдают, Лев Иванович. И лобик бледный, и кожные покровы, вижу, влажные. А давление сейчас, если его померить, будет низковато. Дай-ка пульсик.

– Перестань, – отмахнулся Гуров. – Я здоров как бык.

– Лишь бы не тот, который на арене перед тореадором. Жизнь, она знаешь как косит людей! Вон обернись. Видишь, мужчина бабушку на кресле-каталке завозит в коридор? Она легла сюда с сердечной недостаточностью, а теперь мы ее еле от инфаркта уберегли. Сын погиб, убили. Доконает ее такая беда.

– А этот кто? – спросил Гуров, сжав Иноземцеву руку. – Который ей помогает?

– Второй сын. Старший. Хороший мужик, заботливый…

– Жора, как ее фамилия? – прошипел Гуров на ухо врачу.

– Ты чего? – Георгий Николаевич аж дернулся. – Ну, Россихина.

Гуров стоял, прикрываясь телом главного врача, и смотрел, как сгорбленный, весь какой-то поникший и смертельно усталый мужчина управляется с неудобной коляской, как он помогает старой женщине с седыми волосами. Крепкий был когда-то человек, если судить по крупному телу. Вон как его жизнь скрутила.

«Поэтому я и не узнал Михаила Астахова, – подумал Гуров. – Просто это были два разных человека. Там он крепкий, уверенный, отлично владеющий собой, а здесь – таков, какой внутри. Уставший от всего, страшно переживающий за мать, кроме которой у него никого нет на всем белом свете. Сейчас, рядом с матерью, он выглядит лет на десять старше. И морщины обнаружились, и скорбное выражение лица. Вот, значит, какой ты на самом деле, Михаил Астахов. Вот почему мне в твоем кабинете показалось в тебе что-то знакомое. Да, какое-то сходство уловить можно, но не более».

– Что ты говоришь, Жора? – опомнился Гуров, поняв, что Иноземцев рассказывает ему что-то.

– Я говорю, что Россихина у нас как родственница. Постоянная клиентка. Она не в курсе, а то ее такая новость добила бы. Ее сынок покойный отличился. Я уж не знаю все подоплеки, шеф в курсе. Могу только сказать, что Россихин нарушил какие-то договоренности и забрал себе большой заказ на поставку оборудования нашей клинике. Ревякин, хозяин фирмы, которая должна была это делать, говорят, сильно погорел. Нехорошо так говорить, но не Бог ли наказал этого Россихина?! Это бы ладно, но мать-то за что наказывать?