Подвеска пирата - Виталий Гладкий

Кшиштоф Бобрович словно в воду глядел: адмирал, этот напыщенный идиот, позволил провести себя какому-то датчанину, как мальчишка. Он, конечно, метал громы и молнии, даже не поленился лично съездить на киленбанки, чтобы проверить, нет ли обмана. Но в конце концов сдался, поверив Ендриху Асмусу на слово, что как только закончится ремонт, каперская флотилия немедленно присоединится к эскадре охотников за головой Карстена Роде...

Так что Ендрих Асмус не горевал. Главное, он и его люди не проверили состояние эшафота в столице Дании. Уж их-то в отличие от арестованных польских матросов из той эскадры точно вздернули бы.

А Карстен Роде, оказывается, большой выдумщик. Кто бы мог подумать...На беду, он еще и большой упрямец.

— Нам двоим на Балтике не ужиться, — заявил Голштинец Клаусу Тоде. — Нужно с этим поляком кончать. Жаль, что его не было в эскадре, которую датчане по нашей наводке заманили в Копенгаген. По всем признакам это он затеял на меня облаву. Что ж, долги нужно отдавать...

— Как? — спросил Тоде. — База польских каперов в Данциге. Туда нам не сунуться, вмиг заклюют. А в море его не поймать. Больно ловок, увертлив.

Карстен Роде хищно осклабился и ответил:

— На все его увертки у нас есть ежовые рукавицы. Ты тут покомандуй за меня несколько дней. Я возьму буер. Он у нас самый быстроходный. В открытом море его может догнать только ветер. Мне надо кое с кем повидаться. С очень нужным и полезным для нас человеком...

Клаус Тоде не стал расспрашивать капитана, что тот задумал. Ему было недосуг в новой должности лейтенанта флагманского флейта «Веселая невеста» — после гибели прошлого помощника. Так что бывший боцман вникал в дело, которое оказалось не очень простым для него. Сам же Голштинец велел называть себя адмиралом. И небезосновательно.

После захвата семнадцати кораблей с зерном польского короля Сигизмунда, «наказной атаман» отправил царю Ивану Васильевичу запрос о присвоении ему чина адмирала. Кроме того, Голштинец уведомлял о необходимости заполучить хорошую гавань на Балтийском море — подобную той, что имели корсары польского короля в городе-порте Данциге. Нарва для этой цели не подходила. Она была расположена слишком далеко от морских торговых путей. А на Борнхольме долго задерживаться опасно. Кто знает, какая муха может укусить короля Фридриха. Вдруг он замирится со Швецией и Польшей, и что тогда?

Царь подписал грамоту на адмиральский чин для Карстена Роде. Касательно удобного порта на Балтике Иван Васильевич и сам думал об этом уже давно. Для этой цели как нельзя лучше подходил Ревель. Но его еще нужно было завоевать. А дела российского государства пока шли не так хорошо, как хотелось бы...

* * *

Гостиный двор вольного города Данцига, расположенный вблизи башни мастеров якорных дел, полнился народом. Разноязыкое сообщество купцов всех европейских стран жужжало на его подворье, словно молодой рой, обживающий новый пчелиный улей. Особенно многолюдной была таверна — как раз приспело обеденное время.

За одним из ее длинных столов сидели англичане. Их можно было узнать по темным одеждам с белыми отложными воротниками и постным физиономиям, приличествующим истинным пуританам. Из этой общей невыразительной массы чопорных молчунов выделялись двое — капитан Уильям Борро и известный путешественник и дипломат Томас Рандольф.

Дипломат был наряден, как нобиль. Глухая застежка бархатной куртки с воротником-стойкой, кружево белых манжет, шелк светлых чулок, богатые застежки штанов до колен, — все это великолепие сверху скрывалось коротким плащом из плотного красного шелка.

Уильям Борок, как истовый капитан северных морей, красовался в суконном синем сюртуке с двумя рядами бронзовых пуговиц, поверх светлой рубахи с галстуком. Вязаный жилет, грубошерстные штаны-слоппы, массивные серебряные пряжки туфель и позолоченная дудка-свисток на груди — все это было непременными атрибутами его капитанского звания.

Старые приятели давно не виделись, поэтому болтали как два попугая, не обращая внимания на укоризненные взгляды земляков. Говорил больше Томас Рандольф — он уже изрядно выпил, расслабился и развязал язык. Уильям Борро больше слушал, не забывая тоже время от времени прикладываться к кубку:

— ... Я ждал два долгих часа, прежде чем меня позвали к царю. Мы поднялись наверх, в просторную палату, где сидели триста важных лиц, все в богатых платьях. Я поклонился им и снял шляпу, но никто не ответил. Меня представили Иоанну Васильевичу, и я был приглашен стоять и говорить. При имени королевы царь встал, спросил об ее здоровье и положении. Потом пригласил меня сесть и стал расспрашивать о различных делах. По окончании беседы я передал подарок Ее Величества — большой серебряный кубок замечательной работы с выгравированными стихами, объясняющими нарисованные на кубке сцены. Прощаясь, царь московитов сказал: «Увеличиваю вам жалованье в знак любви и расположения к нашей сестре, английской королеве».

— Так уж и сестре? — Уильям Борро рассмеялся. — Нашей королеве только такого братца и не хватало.

— Поведаю тебе по секрету... только смотри, никому, ни-ни!.. — Томас Рандольф понизил голос почти до шепота, и капитан безмолвно перекрестился, подтверждая, что будет нем как рыба; — Царь московитов предложил королеве тесный союз и принятие взаимных обязательств о предоставлении друг другу убежища в случае, если кому-нибудь из них будет грозить опасность. Но и это еще не все. Как рассказал мне мой добрый приятель Энтони Дженкинс, царь Иоанн Васильевич... посватался к нашей королеве!

— Ух ты! — воскликнул сильно удивленный капитан и стукнул кубком о массивную столешницу, вызвав укоризненные взгляды соседей в свою сторону.

Впрочем, они сидели с краю, так что своим тихим разговором никому не мешали.

— И что ответила королева? — спросил Уильям Борро.

— Ничего. Думаю, из дипломатических соображений, не желая подводить под монастырь наших купцов в Московии, королева решила, что в создавшейся ситуации умнее всего повременить с ответом царю: может, время рассеет сумасбродные планы царя Ивана Васильевича.

— Худо, — сумрачно заметил капитан. — Совсем худо. Великий князь московский, насколько я о нем наслышан, очень самолюбив. Он быстр в решениях и на дух не переносит тех, кто ему перечит. Боюсь, что «Московской компании[102]», на которую я работаю уже восемь лет, не поздоровится. Нашим купцам отменят все льготы, и мы можем потерять очень прибыльный рынок.

— Все это верно, однако и потакать царю московитов нельзя.

— Но откуда у Ивана Васильевича уверенность, что королева Елизавета выйдет за него замуж?