Пленница французского маркиза - Лариса Шкатула

- Для Аделаиды Феликсовны, - приговаривал он кланяясь, - я сделаю все возможное! Вельми достойная женщина...

По мере знакомства с реальной жизнью Соне стали приходить в голову мысли, прежде её не посещавшие. Например, она вдруг подумала, что человеку в жизни могут помогать не столько связи с людьми вышестоящими - ежели дело касается повседневности, а с людьми, которые имеют влияние и связи в любых слоях общества.

Она часто слышала в разговорах, что людям высокого звания и положения тем не менее зачастую не сразу удавалось, например, найти себе для путешествия требуемого количества лошадей, и вообще договориться с почтмейстером. То в этот момент со станции уезжала особа королевской крови, то какие-то особо важные господа из Канцелярии, которым срочно понадобились все имеющиеся лошади...

На станции, когда они ждали почтовую карету, один из будущих пассажиров, которому случалось часто путешествовать, рассказывал, что порой почтмейстеры обращались с путниками, как господа с нерадивыми холопами, и сие отношение походило на издевательство. Так, на одной почтовой станции ему было отказано в лошадях якобы по причине отсутствия оных. Когда же он разозлившись, решил в том удостовериться и заглянул в конюшню, то оказалось, что в ней лошадей около двух десятков.

Причина отказа была в одном: карета с путешественником прибыла на станцию ночью, он не захотел подождать до утра, поскольку очень спешил. И принялся будить того, кто изволил почивать! Почтмейстер всего лишь не желал себя утруждать. До утра.

Для Григорьевой же, судя по всему, отказов не было. Она умела заставить себя уважать. Значит и ей, Соне, не грех поучиться у такой особы, как Аделаида Феликсовна, обращению с простыми людьми.

Но это были её философские рассуждения, потому что едва отъехав от дома, княжна Софья Николаевна стала лицом к лицу сталкиваться с такими проявлениями жизни, которые прежде её, сиднем сидящую в четырех стенах, попросту не затрагивали.

Она не умела потребовать себе лучшее место в карете, лучшую комнату и лучшую еду в трактире. Она не знала, оказывается, даже самого малого. Например, сколько давать прислуге чаевых, и давать ли? Как разговаривать на постоялых дворах с трактирщиками? Каких услуг для себя требовать?

Оказывается, она так часто произносила не то, и давала не столько, что в конце концов, как и дома, хозяйственные вопросы оказались в руках Агриппины, которая стала решить их ко всеобщему удовольствию. Словом, с некоторых пор княжна оценила расторопность своей горничной и поздравила себя с тем, что не решилась убегать из Петербурга в гордом одиночестве...

Почтовая карета уходила со станции чуть свет, но уже к ночи Соня почувствовала такое возбуждение, что поняла, - она все равно не заснет. Чего нельзя было сказать про Агриппину. Та завалилась спать в своей каморке, сообщив перед тем молодой хозяйке:

- Все готово, ваше сиятельство! Чемоданы я в вашей туалетной сложила и с извозчиком загодя договорилась: в пять часов утра он обещался у крыльца стоять. Пробовал, было, вдвойне просить, да со мной не шибко побалуешь! Я ему так и сказала: "Мол, на твое место десяток поумнее найдется, только позови. Сошлись на пятиалтынном".

Агриппина была тоже взбудоражена предстоящей поездкой. Это ж надо, ехать с княжной во Францию! Еще когда она - в те годы девка Агафья, незнакомая ни с грамотой, ни с жизнью городской - собирала свои вещи, чтобы по приказу княгини ехать в город Петербург, все село ей завидовало. Интересно, что бы сказали сельчане теперь?

О, теперь никто не скажет по виду, что она - дворовая девка. Агриппина скорее похожа на мещанку из приличного дома. Одежда её лишь немного похуже, чем у княжны: дорожное платье, в каком не грех и в церковь по праздникам ходить.

Ее молодая госпожа таки ухитрилась выпросить у брата некую сумму, вроде, на булавки, а вместо этого купила кое-что себе, и дорожное платье для Агриппины. Привыкшая экономить хозяйские деньги горничная лишь ахнула про себя, когда в лавке назвали сумму платья.

Понятное дело, князь Астахов хотел, чтобы его сестра выглядела поавантажнее - нравится Агриппине это слово! Он ведь бедняжке уже и жениха приискал. Старика, хоть и богатого. С графом Леонидом Кирилловичем, понятное дело, не сравнить. Будь Агриппина из благородных - бедная девушка даже зажмурилась от такого предположения - она бы, верно, тоже убежала во Францию. Жизнь каждому человеку дается один раз, а изводить её на старого козла... На этом месте Агриппина заснула.

Едва карета отъехала от станции, как Соня почувствовала себя как в одном детском воспоминании, которое и теперь отчетливо вставало перед её глазами.

Тогда она сбежала от няньки, - Астаховы гостили в своем имении, ещё не отданном за долги, - и со всех ног понеслась по тропинке между невысокими домишками крестьян куда-то вдаль, куда, она и сама не знала.

До сих пор помнилось пьянящее чувство свободы - она одна, она бежит, никем не останавливаемая! Бежит вперед, туда, где так много света, воздуха и чего-то свежего, прохладного.

Девочка оказалась на высоком берегу реки. Реку она видела впервые, и картина эта захватывала дух. Простор! Безбрежный простор открылся глазам ребенка. Высоко вверху голубело небо - почему-то только теперь Соня заметила, какое оно высокое и огромное. Чуть поодаль, почти у её ног вдоль берега летали стремительные ласточки, кричали и словно приветствовали её. Девочке захотело вопить от восторга. Она и закричала:

- А-а-а! Птички, и я хочу полетать с вами!

Она раскинула в стороны руки, набрала побольше воздуха, и чуть не захлебнулась от неожиданности - её схватили за плечи цепкие нянькины пальцы.

Теперь, спустя много лет, похожее чувство Соня испытала, когда почтовая карета с шестью пассажирами остановилась на своей первой станции. Только тут, кажется, Соня поверила, что путешествие, которое всего месяц назад показалось бы несбыточной мечтой, осуществилось! И она едет во Францию как вполне взрослая самостоятельная дама в сопровождении служанки. Полностью распоряжаясь собой, своим временем и своими деньгами!

Ее не смущало ничего: ни дождь, зарядивший свое мокрое нытье, ни тряская дорога, от которой почти сразу у неё начали болеть бока, ни сырость, которая стала потихоньку просачиваться в карету.

Почуяв этот в некотором роде щенячий восторг, Соня попробовала поначалу себя одернуть, но все в ней пело. Ее умиляли даже названия почтовых станций, отпечатанных на дорожной карте: Рига, Мемель, Данциг...

Теперь ей все время хотелось улыбаться, так что стирать улыбку с лица пришлось чуть ли не насильно, когда она поймала вдруг вначале удивленный, а потом и понимающий взгляд одного из пассажиров кареты.

Княжна смутилась, покраснела, и мысленно дала себе слово впредь следить за своим лицом и сдерживать порывы, если уж ей хочется выглядеть взрослой и самостоятельной.

Между тем, пассажир, который сидел в карете напротив Сони, украдкой продолжал её разглядывать, но так осторожно, что его взгляд чувствовала только сама девушка.