Плен. Жизнь и смерть в немецких лагерях - Олег Смыслов

По большому счету, всем им было не до личной чести… Имеется в виду, когда «честное» тождественно с «нравственным». Но именно воинская честь во все времена требовала от военного человека, а от офицера в особенности — риска собственной жизнью, принесения высшего, наиболее реального блага — жизни — в жертву отвлеченному представлению об общем благе.

В начале XX века в царской армии считалось, что «для выполнения функции войны необходим… такой стимул, который был бы в состоянии подавить в человеке чувство личного самосохранения. Этот стимул может иметь исключительно нравственный характер — потому что никакое реальное благо не в силах конкурировать с благом жизни, — и должен корениться в природе человека — потому что, взятый извне, он не будет обладать достаточной интенсивностью. Таким стимулом является чувство личного самолюбия».

В плену, в неволе, несмотря на ее нечеловеческое лицо, некоторые военнопленные все же предпочитали вине нравственной — нравственную ответственность, или же человеческие обязанности не только к другим, но прежде всего к самому себе.

В начале XX века трусость признавалась уголовно наказуемой, «если лицо по своему званию или занятиям либо в силу требования закона обязано было перенести грозивший ему вред». Именно в таких случаях трусость не могла служить оправданием. Тогда же все военно-уголовные кодексы в той или иной форме устанавливали «общим правилом, что нарушение обязанностей службы из страха личной опасности наказывается как содеянное с намерением». Но отметим, что предателей, ставших таковыми вынужденно, «под давлением», было меньшинство. Соответственно, большинство военнопленных не нуждалось в солдатской пайке врага даже перед лицом собственной смерти. Одни военнопленные очень долго не могли смириться с неволей и пытались бежать. А если их ловили, все равно мысль о побеге не давала им покоя.

Иван Алексеевич Шаров бежал не один раз.

«5/11. Вечером 3 февраля в 6 вечера нас три человека сбежали из команды. Было темно, раздавали баланду на ужин. Я и товарищи Михаил Беляев и Николай Львович подошли к колючей проволоке, накинули на нее шинель и аккуратно через нее перелезли, поддерживая друг друга. Перешли через железнодорожное полотно и спрятались в одном укромном месте. Сидели там до 4 утра, чтобы шумиха о поисках наших немного утихла. Надо выбраться из города, ноги не идут… Напоролись на часовых, пришлось убегать, у нас один потерялся — Николай Львович. Искали, кричали, но его нигде не было слышно…

10/III. Нас с Беляевым поймали и посадили в тюрьму, в подвал, а 11-го перевезли в город Кассель, в другую тюрьму…

29/V. Ночью убежал с Владимиром Когугуровым. Шли строго на восток. Достали продуктов, набрались сил…

15/VI. Хотели уехать на товарном поезде, на одной станции просидели целую ночь, но поезда не останавливались… Тогда мы вышли из убежища и попали на патруль, нас поймали, допросили, сильно при допросе избили… Опять отправили в тюрьму в город Кассель…»

Но и на этом Иван Алексеевич не успокоился. 10 октября он снова бежал…

Неоднократно бежал из плена и брат Сергея Михалкова — Михаил. В общем, бежали те, кто хотел бежать…

Бежали даже раненые с места казни. Об этом рассказал штурмшарфюрер СС Фриц Кноп в декабре 1942 года: «С середины августа я являюсь руководителем Бердичевского отделения службы полиции безопасности и СД в гор. Житомире. 23 декабря 1942 г. заместитель начальника службы гауптштурмфюрер СС Кальбах обследовал местное отделение и воспитательный трудовой лагерь, находящийся в ведении вверенного мне учреждения. В этом воспитательном трудовом лагере с конца октября или начала ноября находится 78 бывших военнопленных, которые в свое время были отпущены из стационарного лагеря в Житомире вследствие нетрудоспособности. Насколько мне известно, значительное число таких военнопленных в свое время было отпущено оттуда и передано в распоряжение командира полиции безопасности и СД. Из их состава в Житомире было отобрано небольшое число до некоторой степени пригодных к труду, а остальные 8 человек были направлены в здешний воспитательный трудовой лагерь. Как мне помнится, часть военнопленных была в свое время вывезена куда-то на грузовике и освобождена. В дальнейшем намеченное освобождение военнопленных было отменено в связи с возражениями со стороны вермахта…

Находившиеся в здешнем лагере 78 военнопленных были исключительно тяжелораненые. У одних отсутствовали обе ноги, у других — обе руки, у третьих — одна конечность. Лишь некоторые из них сохранили конечности, но были так изуродованы другими видами ранений, что не могли выполнять никакой работы. Они должны были ухаживать за остальными.

При обследовании воспитательного трудового лагеря 23 декабря 1942 г. гаупштурмфюрер СС Кальбах отдал распоряжение, чтобы оставшиеся после имевших место смертных случаев 68 или 70 военнопленных подверглись сегодня же особой обработке.

Для этой цели он выделил грузовую автомашину с шофером — рядовым СС Шеффером из управления командующего, который прибыл сюда сегодня в 11 час. 30 мин. Подготовку казни я поручил сегодня рано утром сотрудникам местного отделения: унтершарфюреру СС Палю, роттенфюреру СС Гессельбаху и штурмфюреру СС Фольпрехту. Ответственным за проведение казни был мною назначен Фольпрехт…

Мне не пришло в голову обеспечить проведение казни более многочисленной командой, так как место казни скрыто от посторонних взоров, а заключенные были не способны к бегству ввиду своих физических недостатков.

Приблизительно в 15 час. мне сообщили по телефону из стационарного лагеря, что один из сотрудников моего отделения, выполнявший это особое поручение, ранен и один заключенный бежал. Я сейчас же направил на подводе к месту экзекуции гауптшарфюрера СС Венцеля и обершарфюрера СС Фрича. Через некоторое время мне вторично позвонили по телефону из стационарного лагеря и сообщили, что два сотрудника моего отделения убиты. На случайно прибывший ко мне в отделение военной машине я немедленно отправился в стационарный лагерь.

Недалеко от лагеря я встретил грузовую машину, в которой лежали оба убитых сотрудника. Гессельбах доложил мне о случившемся. Согласно его докладу, он производил расстрелы в яме, в то время как два других сотрудника несли охрану у автомашины. Гессельбах уже расстрелял трех военнопленных, а четвертый стоял перед ним, когда вдруг услышал выстрелы, раздавшиеся над могилой. Застрелив военнопленного, он вылез из могилы и увидел разбегающихся военнопленных. Он стал стрелять по бегущим и, по его мнению, застрелил двух. Я заехал в 1-й лагерь и дал распоряжение особенно зорко охранять заключенных. Усилить охрану я не мог, так как в моем распоряжении не было необходимых для этого людей. Получить людей для усиления охраны из других полицейских органов я не рассчитывал, так как знал, что они находятся на операции. На месте, в стационарном лагере, Гессельбах уже распорядился, чтобы команда в составе 20 человек обыскала местность для поимки беглецов. Для дальнейшего их розыска я известил полевую жандармерию, полицейскую жандармерию и железнодорожную полицию. Гессельбах, шофер и оба посланных мною сотрудника закопали, как полагается, расстрелянных военнопленных.