Мемуары придворного карлика, гностика по убеждению - Дэвид Мэдсен

Улицы были полностью запружены толпой, и людское воодушевление было воистину грандиозным. «Palle! Palle!» – кричали люди – поскольку так назывались шарики на гербе Медичи (лишь циники находили в этих криках двойной смысл). Рядом с мостом Сан-Анджело стояли представители еврейской общины Рима, и от них Папа принял свиток, символизируя свое отречение от «ложного», еврейского понимания закона. В конце моста находилась первая из специально воздвигнутых триумфальных арок, на которой была надпись: «Льву X, покровителю единства церкви и мира между христианскими народами». Вторая арка стояла при входе на Виа-Джулиа, и дальше еще целый ряд арок на пути к Латерану. Улицы были украшены шелковыми и бархатными полотнищами, гирляндами из ярких листьев и свежих цветов. Люди высовывались из окон и кричали, восхваляя Бога за то, что начинается рассвет новой эпохи. Без конца гремело: «Leo! Leo! Palle!»

Самые художественные и сложные из триумфальных арок были поставлены богатыми банкирами.

Агостино Киджи, например, поставил одну арку рядом со своим домом на Виа-дель-Банко-ди-Санто-Спирито, и на ней были вырезаны слова: «Льву, счастливому восстановителю мира!» Эту арку украшали всевозможные языческие фигуры, многие из которых были довольно неприличны. Между фигурами, изображавшими Аполлона, Меркурия, нимф, ундин и тому подобное, было протянуто знамя с вышитыми стихами:

Вначале правила Венера; потом был бог войны; теперь, великая Минерва, приходят дни твои.

Первые две аллегории относились к Александру VI Борджиа и Юлию II; несчастный кардинал Пикколомини, мимолетно правивший как Пий III, был совершенно забыт. Арка, поставленная Фердинандо Понцетти, церковным казначеем, была украшена статуями Персея, Аполлона, Моисея, Меркурия и Дианы, а на самом верху стоял живой мальчик, кидавший цветы на людей внизу. Никого ничуть не беспокоила странная и откровенная смесь христианства и язычества. Так, один епископ (позднее ставший кардиналом Андреа делла Балле) даже выставил перед своим домом несколько античных статуй: Вакха, Меркурия, Геркулеса и довольно похабного вида Венеру, которая, держа рукой одну пышную грудь, беззастенчиво предлагала себя. Всему этому, без сомнения, была причиной всем известная любовь Льва к искусству, античной культуре и учености. Когда процессия проходила мимо дома генуэзского банкира Саули, на балкон вышел прекрасный ребенок и продекламировал стихи на латыни, которые восхваляли как раз эту страсть. Думаю, она отчасти воспринималась как противоядие против военного аскетизма правления Юлия, который, безусловно, был покровителем искусств, но прежде всего молился перед алтарем Марса. С самого начала Лев превозносился как миролюбец и приверженец учености, и благодаря воспоминаниям – еще очень свежим – о суровости характера Юлия подчеркивалась природная мягкость Льва безо всяких усилий с его стороны. В частности, гуманисты, для которых новый Папа, еще будучи кардиналом, являлся настоящим покровителем, открыто заявили, что железный век сменился золотым. Золотым веком Афины Паллады.

После долгой службы в Латеране огромная процессия отправилась назад в Ватиканский дворец. Теперь улицы освещались тысячами свечей и ламп, и люди продолжали праздновать до глубокой ночи. В первый раз усевшись в одно из папских кресел, Лев сбросил свои красные туфли и глубоко и протяжно вздохнул от усталости. Серапика, Биббиена и я уселись у его ног.

– Ладно, – сказал он наконец, – раз Бог дал нам папство, будем им наслаждаться.

И затем:

– Кости Господни, сейчас описаюсь.

– Как, говоришь, его зовут?

– Томазо делла Кроче, Ваше Святейшество. Лев задумчиво посмотрел на свою ногу в золотом шлепанце.

– Ты говоришь, что этот человек виноват в страданиях многих людей?

– Да.

– Но ведь он все-таки один из моих инквизиторов, – вздохнул Лев. Затем он продолжил:

– Понимаешь, Инквизиция – довольно независимый орган. Кроме того, даже я не знаю всего, что происходит. Я не отвечаю за…

– Я не имел в виду то, что Ваше Святейшество за что-то отвечает. Я говорю вот что: этот Томазо делла Кроче полностью отвечает за то, что поломал мою жизнь и жестоко лишил жизни другого человека.

– Та девушка была признана виновной обычным образом?

– Да, Ваше Святейшество, – сказал я.

– Тогда, похоже, я мало что могу сделать, Пеппе. Даже ради тебя.

– Но вы же Папа! – воскликнул я в отчаянии и в досаде на отсутствие сострадания у Льва. Честно говоря, это меня удивило. Я завел об этом речь, потому что думал, что с Томазо делла Кроче будет легко расправиться. Я был, во всяком случае, убежден, что хоть что-то нужно было сделать, хотя бы для того, чтобы предотвратить какой-нибудь безумный шаг Андреа де Коллини. Раз сейчас Лев не может или не хочет ничего для меня сделать, я решил в будущем давить на него при каждом случае до тех пор, пока он не сможет или не захочет что-нибудь делать.

– И Папа устал от этой дискуссии, – сказал он обиженно. Прекрасно понимая, что разочаровал меня. – И давай, чтоб этого больше не было.

Надо сказать, что в первые несколько лет своего правления Лев хотел, чтобы очень многих дел «больше не было», но политическая необходимость заставляла уделять им значительное внимание. Лев быстро понял, что осмотрительность не помешает, что впоследствии, как вам известно, было истолковано как нерешительность. В самом начале, однако, до того как происки государств и амбиции королевств вынудили Льва для служения Святой Матери Церкви изучить науку тайной стратегии, его в первую очередь занимали дела семьи.

Итальянцы – люди, по природе любящие дом и семью (в чем одна из причин, по которым мое детство было таким несчастным, так как и то, и другое в моем случае было недостойным любви), но Лев просто помешался на своем доме и на своей семье. Как только Конклав избрал Льва Папой, его брат Джулиано и кузен Джулио приехали в Рим, что также сделал и его племянник Лоренцо, сын его брата Пьетро. Лев немедленно сделал их римскими патрициями, и церемонию эту провел с большой помпой в Капитолии. Вообще-то Джулиано своим отцом Лоренцо Великолепным предназначался к мирской деятельности, но здоровье его оказалось никудышным (а также и его способности, если уж об этом говорить), так что Лев оставил его в Риме, дав ему звание «генерал Церкви», что было всего лишь почетным титулом. Задача же править Флорентийской республикой выпала Лоренцо, хотя ему исполнился всего двадцать один год, так что 10 августа 1513 года в первый год понтификата Льва он вернулся во Флоренцию. Естественно, он носился между двумя городами, как синежопая муха, хватая что только можно каждый раз, как возвращался в Вечный город.

Флорентийская республика в то время управлялась почти так же, как и при Лоренцо Великолепном: по всем вопросам законы издавали два совета, один состоял из семидесяти пожизненно избранных членов, другой – из ста, которые сменялись через каждые полгода. Но ученики, сторонники, сикофанты и подхалимы семьи Медичи составляли большинство в обоих советах, и это означало, что все, что Лоренцо хотел, Лоренцо получал: он жил в прекрасном дворце на Виа-Ларга, проявлял щедрость и дарил милости прямо как монарх – или Папа, вполне можно сказать. Так что независимость республики была лишь формальной – вся власть принадлежала дому Медичи. В сентябре 1513 года празднику Святых Козьмы и Дамиана, святых покровителей Медичи, был придан статус народного праздника Флоренции.